При упоминании Льва Шимелова сразу вспоминается "Радионяня" и "Пластилиновая ворона". Мне. Готова прочитать в комментах кому что вспоминается :) Конферансье, режиссер, драматург. Один из эстрадных спектаклей Ефима Шифрина "Это было вчера" (1986г.) был поставлен по его пьесе. Несколько месяцев назад я с удовольствием прочитала вот эту расшифровку беседы Льва Павловича с Виктором Топаллером.
ТОПАЛЛЕР. Добрый вечер, дорогие друзья. Ну вот прошла еще одна неделя, и мы с вами снова встречаемся. Сегодня прежде чем представить нашего гостя я сделаю небольшое вступление. Передо мной сидит человек, которого вы пока еще не видите, который вызывает самые противоречивые чувства. Люди, которых он любит, знают, что нет более преданного друга (знаете, как Светлов говорил: "дружба – понятие круглосуточное"), более преданного, более терпеливого, терпимого и доброжелательного. Люди, которых он не любит, его чрезвычайно боятся, потому что он очень невоздержан на язык, который у него чрезвычайно жесткий. У него обостренное чувство справедливости. Он не прощает этим людям и малой толики того, что прощает людям, которых любит. И я вам хочу сказать, что по роду своей театральной и эстрадной деятельности, я очень со многими людьми, в том числе и с очень известными актерами – ну, такая среда, - перешел на ты. С человеком, который сидит напротив меня, мне это долго не удавалось. Прошло достаточно много лет прежде чем я с трудом выдавил вместо Лев Павлович – Лева. Это совершенно особый человек. У нас в гостях Лев Шимелов. Лева, добрый вечер.
ШИМЕЛОВ. Первый раз я о себе слышу такое вступление.
ТОПАЛЛЕР. Ты имеешь в виду, такое хорошее или такое плохое?
ШИМЕЛОВ. Такое… такое среднее. Витя, ты знаешь, я вычитал одну вещь (я не помню, где), которая для меня является девизом при любой беседе – необязательно по телевидению, и в застольях, и где угодно. Я в начале любой беседы всегда повторяю про себя эту фразу, но из уважения к твоим телезрителям я впервые скажу ее вслух. Фраза звучит так: лучше молчать и выглядеть идиотом, чем заговорить и рассеять все сомнения. Я понимаю, что с тобой не помолчишь, но про себя я повторяю эту фразу.
ТОПАЛЛЕР. Нет, сегодня тебе это не удастся.
ШИМЕЛОВ. Я знаю.
ТОПАЛЛЕР. Левочка, ну, во-первых, я тебя очень рад видеть.
ШИМЕЛОВ. Взаимно.
ТОПАЛЛЕР. И замечательно, что ты все-таки выбрал время, оказался здесь, я тебе за это очень благодарен. А давай начнем разговор вот с чего. У тебя много твоих непосредственных занятий: ты и актер, ты и режиссер, ты много чем в этой жизни занимался и занимаешься, но все-таки главная и основная твоя ипостась – это конферанс, жанр удивительный, забытый, оболганный… С одной стороны, великие фигуры Гаркави, Алексеева, Смирнова-Сокольского, с другой стороны, осмеянный блестящим талантом Булгакова Жорж Бенгальский или конферансье, которого делал Гердт у Образцова в "Обыкновенном концерте". То есть и это присутствует, и то. Скажи мне, сегодня конферанс в России умер?
ШИМЕЛОВ. Да. Безвозвратно. И тому есть социологические и экономические причины. И все это справедливо с точки зрения того, как развивается Россия в своем историческом периоде сегодня. Конферанс – это то, что сейчас не нужно им. Когда я говорю "им", я имею в виду тех, кто заведует шоу-бизнесом. Потому что у них времени нет на человеческое общение. Времени нет на человеческое общение, а конферанс основывается на модели чисто человеческого общения. Поэтому когда бывают абсурдные вещи на сцене, нелепости, то это только с конферансье может быть.
ТОПАЛЛЕР. Раньше зритель приходил на конферансье.
ШИМЕЛОВ. Да. Да.
ТОПАЛЛЕР. Не на концерт сборный, а на конферансье. Потому что живой незапланированный момент, разговор с залом, супермастерство не халтурщиков, которых в этом жанре было полно, а настоящих мастеров, которые мгновенно чувствовали отношение зала, мгновенно реагировали на реплику из зала. И зритель приходил, чтобы это увидеть.
ШИМЕЛОВ. Ты помнишь, в "Вечерней Москве" объявление: "Киноконцертный зал "Октябрь". Эстрадный концерт. Конферансье такой-то", и ни одной фамилии. Ты прав. Так и было. Все умерло.
ТОПАЛЛЕР. Я не знаю, помнишь ли ты факт твоей биографии… В свое время очень много об этом говорили. 75-й год. Дворец спорта, по-моему, "Волгарь". На сцену бежит шестилетняя девочка с букетом. Бежит назад. Падает в проходе. И первый человек – не из зрительного зала, не из-за кулис, не родители, - который бросается к этой девочке, это Шимелов. Поднимает ее на руки и уносит за кулисы.
ШИМЕЛОВ. Все правильно. Но тут надо добавить одну традиционную фразу банальную: на моем месте так поступил бы любой советский конферансье.
ТОПАЛЛЕР. Я думаю, что нет, Лева. Это реактивность твоей реакции, извини за тавтологию.
ШИМЕЛОВ. А! В смысле быстроты реакции? То есть не сам факт, а быстрота исполнения.
ТОПАЛЛЕР. Ну, что, будем говорить о твоих творческих успехах? Или будем говорить о твоем невозможно тяжелом характере. Шифрин про тебя говорит, что у тебя не только обостренное чувство справедливости и ты постоянно бросаешься защищать ее, но нет более нетерпимого, экзальтированного (цитирую Фиму) и капризного человека, чем Лев Павлович Шимелов.
ШИМЕЛОВ. Творчески капризного. Не в жизни, а в творчестве. Да. Да я страдаю сам больше всего от этого! Да, это так, потому что моя нетерпимость… иногда я сжимаю зубы, но это не значит, что я – идеальный, что все, что я делаю – хорошо, и все, о чем я говорю и с чем пытаюсь бороться – плохо. Нет, и у меня не все в порядке и здесь, и здесь, хотя я стараюсь. Стараюсь. Ну, не бывает все хорошо. Если есть творчество, есть и его издержки – никуда не денешься.
ТОПАЛЛЕР. А с годами вот этот твой ставший притчей во языцех взрывной характер, он несколько поутих, или ты остался таким же?
ШИМЕЛОВ. А фигушки! Еще хуже стал.
ТОПАЛЛЕР. Ужас какой!
ШИМЕЛОВ (смеется).
ТОПАЛЛЕР. Твоя карьера началась с того, что тебя увезли из Баку, увез московский мюзик-холл, правильно? И вот этот один из первых спектаклей – 73-й год, легендарный спектакль мюзик-холла. Тогда руководителем его был ни много ни мало Павел Хомский…
ШИМЕЛОВ. Александр Конюхов.
ТОПАЛЛЕР. Подожди… "Красная стрела" прибывает в Москву"?
ШИМЕЛОВ. А! Извини. Видишь, ты уже лучше меня помнишь мое прошлое.
ТОПАЛЛЕР. Конечно. Хомский ставил спектакль легендарный, и ты вел его вместе с Любовью Полищук.
ШИМЕЛОВ. Да, совершенно верно.
ТОПАЛЛЕР. Что было дальше? Вот этот спектакль прогремел, как дальше разворачивались события в твоей жизни? Ты долго продолжал работать в мюзик-холле?
ШИМЕЛОВ. Несколько лет. Потом были программы "Москва-Венера, далее везде", потом была программа "Сто и день в Париже", "Я – песня". Ну, работал до тех пор, пока я не почувствовал, что надо уходить.
ТОПАЛЛЕР. Как получилось, что тебя с Физмата утащили в Москву, в мюзик-холл?
ШИМЕЛОВ. Не с Физмата. Я уже был артистом бакинской эстрады.
ТОПАЛЛЕР. Но ты уже к этому времени закончил Физмат?
ШИМЕЛОВ. Ну, конечно, закончил. Да, я закончил Физмат и уже работал артистом бакинской эстрады. Ты сказал слово "карьера", не очень любимое мной слово, но я тебе скажу, что единственное, чем я горжусь в своей карьере – что я палец о палец не ударил, чтобы куда-то перейти. Я только работал, и все. Меня приглашали. Вот это вот моя гордость – что я сам никуда не лез. И не советую людям этого делать, потому что это не карьера.
ТОПАЛЛЕР. Это был определенный слом, ну скажем, не в карьере, а в твоей работе, когда легендарная пара Лившиц-Левенбук распалась потому, что Лившиц уехал сюда, в Америку, в "Радионяне" освободилось место одной из нянь, и Левенбук пригласил тебя?
ШИМЕЛОВ. Да, это было так. Я, с одной стороны, безумно радовался за Лившица, с другой стороны, немножко порадовался за себя, потому что интересная работа была. Пригласил он меня, восемь лет проработали. Потом я опять же ушел. Я умею вовремя уходить.
ТОПАЛЛЕР. А почему ты ушел?
ШИМЕЛОВ. А я внутри себя почувствовал, что уже ничего больше я не сделаю здесь. Так же, как в мюзик-холле, так же и здесь. Вот бывает такое ощущение: ну, не сделаю. Все – ступеньки следующей нет внутрь процесса.
ТОПАЛЛЕР. "Радионяня" пользовалась такой популярностью, что это можно было тащить что называется до конца своих дней, стричь купоны. И не только на радио – вы же работали и с концертами, вы же спектакль сделали…
ШИМЕЛОВ. Вот! Вот сейчас ты занимаешься, знаешь чем? Иглоукалываением. Ты сейчас воткнул иглу в то самое больное тогда место. Если бы не занятие концертной деятельностью, я бы еще продолжал на радио работать. Но! Но у нас была программа "Радионяни для взрослых". Представляешь, что это такое? И так случилось, что Хайт перестал заниматься этой программой, а он был автор, и ничего нового у нас не появлялось несколько лет. Это не мое. И я сказал Алику Левенбуку: "Аленька, я тебя прошу… Все хорошо, спасибо тебе за все… Не могу! Отпусти!". Он говорит: "Конечно, Лева".
ТОПАЛЛЕР. Ну, надо сказать, что, судя по тому, что Левенбук пригласил тебя поставить спектакль у себя в театре "Шалом", он тебя за твое недостойное поведение, за твое дезертирство простил.
ШИМЕЛОВ. Да, он очаровательный, он все понимает. Вот и сейчас второй игловой удар у тебя получился.
ТОПАЛЛЕР. Ты – эстрадный режиссер. Какое отношение ты имеешь к театру? Левенбук по старой дружбе решил, что с Шимеловым будет проще, чем с любым нормальным режиссером?
ШИМЕЛОВ. Господа телезрители, первый человек, который честно задал вопрос. Обычно боятся вот так спросить, а этот прямо хряп: "Какого черта ты полез не в свое дело?!".
ТОПАЛЛЕР. Я просто тебя столько лет знаю…
ШИМЕЛОВ. Отвечу, да, отвечу. Витя, абсолютно с тобой солидарен. Но дело в том, что это Хайт. Он написал такую комедию… Думаешь, Левенбук не пробовал других режиссеров драматических? Двух-трех он пробовал, он мне рассказывал. Великолепные режиссеры. Но специфика. Там же все построено на репризе. Человек, не знающий тонких законов репризы, не может поставить этот спектакль.
ТОПАЛЛЕР. Я представляю, как возненавидели Левенбука его артисты за то, что он привел Шимелова, потому что о твоей требовательности и щепетильности до сих пор ходят легенды. Мне Фима Шифрин рассказывал, что когда он позвонил тебе, чтобы чуть-чуть отпроситься от репетиции и сказал: "Лев Павлович, извините, пожалуйста, у меня вот такие дела, я должен немножко опоздать…" Ты помнишь, что ты ему ответил?
ШИМЕЛОВ. Нет.
ТОПАЛЛЕР. Ты ему сказал: "Зачем ты мне даешь столько ненужной информации? Пошел вон, маленькая скотина!". И бросил трубку.
ШИМЕЛОВ. Фима очень хорошо понимал. С ним можно было на этом уровне разговаривать, он все понимал.
ТОПАЛЛЕР. Так что, артисты взвыли у тебя в "Шаломе"?
ШИМЕЛОВ. Нет, понимаешь, вот опять ты меня раскрываешь своеобразно. Первый раз, когда я что называется наступил "на горло собственной песне", глубоко скрыл в себе все то, о чем ты говорил сейчас, характеризуя меня, и таким нежным, таким ласковым, ни одного резкого слова, ни одного резкого замечания… Единственное, что я сделал страшную вещь психологическую – я призвал их ругаться матом на репетициях. (Ради Бога, извините меня, дорогие) Но это их раскрепостило очень и нас как-то соединило какой-то ниточной – вот такой прием. И мы ругались матом. Они сначала стеснялись, а я поливал все время, люди прибегали послушать этот мат. Билетерши ходили: "Идем, послушаем, Шимелов начинает, идем, идем". И они раскрепостились, и мы стали творческой семьей, и они стали меня слушать. А когда я им на примерах показал, как делается реприза, они уже меня слушали. Я им сказал: "Ребята, у вас школа драматургическая, драматическая, у меня такой школы нет, я вас не буду учить играть, вы меня можете научить. Но я хочу вас научить произносить". Объяснил им, что реприза не играется. Играть можно все, а репризу нельзя играть. Вот этому я их учил.
ТОПАЛЛЕР. Пьесу нашел ты или Левенбук?
ШИМЕЛОВ. Нет, конечно, Левенбук. Всем занимался Левенбук. Он и продолжает постоянно искать пьесы для "Шалома".
ТОПАЛЛЕР. Лева, а можно я тебе задам провокационный вопрос, если считать, что раньше были нормальные?
ШИМЕЛОВ. Добавь еще один провокационный!
ТОПАЛЛЕР. Да, еще один провокационный вопрос. Я вот тебя сейчас слушаю, и у меня складывается такое впечатление, что ты себя настолько почувствовал в своей тарелке, что не показалось ли тебе в "Шаломе", что очень жалко, что ты к этой эстрадно-театральной режиссуре не обратился раньше в своей жизни?
ШИМЕЛОВ. А я помнишь тебе сказал, что я горжусь тем, что я никуда себя не предлагаю, пока не позовут? Нет. Жалко. Конечно, жалко. Но только комедия. Вот моя приложимость только в комедии. Драму я не поставлю никогда в жизни – это не моя профессия. Почему я должен лезть не в свою профессию?
ТОПАЛЛЕР. Если мне не изменяет память, ты еще и пел в свое время и в мюзик-холле, и в "Радионяне". Поешь?
ШИМЕЛОВ. Ну, в "Радионяне" я вынужден был петь. Но опять же вот мой принцип – не лезь туда, где тебе судьбой не определено быть. Поэтому, конечно, я могу технически петь, но кому это надо?
ТОПАЛЛЕР. То есть ты хочешь сказать, что если у тебя нет такого голоса, как у оперного певца, то петь ты отказываешься?
ШИМЕЛОВ. Вообще это не мое. Заставят – сделаю. Но это не мое.
ТОПАЛЛЕР. Из "Радионяни" мог бы, между прочим, что-нибудь спеть.
ШИМЕЛОВ. Я тебе вот что спою. Знаешь, у нас с Левенбуком есть концерт. Только не "Радионяня для взрослых", а называется он "Соленый и малосольный анекдот". Воспоминания о "Радионяне" – в том числе. Я тебе спою, чем мы заканчиваем концерт после полутора часов соленых анекдотов.
Радионяня, радионяня, ты немного нашалила.
Радионяня, радионяня, что ты тут наговорила?
Не обижайтесь, мы ведь хотели просто без затей,
Чтоб всем ребятам, всем трулялятам было веселей.
Вот так.
ТОПАЛЛЕР. Кстати, вот эта ваша новая программа "Солены и малосольный анекдот", насколько я знаю, это ты, Левенбук и Юра Григорьев, да?
ШИМЕЛОВ. Да.
ТОПАЛЛЕР. Скажи, а не жалуются, что мат со сцены идет?
ШИМЕЛОВ. Ох, и интересный вопрос! Ты знаешь, они к этому готовы. Представь себе, выходят на сцену три человека во фраках, интеллигентных. И на высочайшем интеллектуальном уровне начинают беседовать со зрителем и подводят их к тому, что они первые произносят это слово. И потом и выясняется, что еще в дореволюционном словаре Даля были эти слова. Им говорится о том, что вот слово (по-еврейски – тохес), по-русски из уважения к телезрителям я не могу произнести…
ТОПАЛЛЕР. Я так понимаю, что это самое спокойное слово, которое вы произносите?
ШИМЕЛОВ. И действительно Ильф считал это слово самым смешным в русском языке.
ТОПАЛЛЕР. А не появляются потом публикации о том, что три (или два с половиной) еврея несут гнусности и пошлости со сцены, которые развращают народ, который они же и споили?
ШИМЕЛОВ. Ты что, что-то знаешь и скрываешь от меня?
ТОПАЛЛЕР. Нет, я просто…
ШИМЕЛОВ. Ты знаешь, в какую точку ты сейчас попал? Там еврейской нет, это интернациональная программа. Но мы были на гастролях в Оренбурге, и знаешь, на первой странице газеты какая шапка была? "Радионяня" ругается матом. Как вам это нравится?".
ТОПАЛЛЕР. Потрясающая реклама для выступления!
ШИМЕЛОВ. Да, да.
ТОПАЛЛЕР. Я представляю, как после этого все ломанулись за билетами.
ШИМЕЛОВ. Ну да.
ТОПАЛЛЕР. Еще лет пятнадцать назад представить себе, что со сцены рассказывают анекдоты с теми выражениями, которые должны быть и без которых нет анекдота, было просто невозможно. Сегодня это проходит спокойно?
ШИМЕЛОВ. Витя, по сравнению с тем, что происходит в кино, на театре и в концертах, у нас – детский лепет. Что ты?!
ТОПАЛЛЕР. Ну, видишь ли в чем дело – у нас всегда был немножко такой странный подход: истинная порнография никогда порнографией не считалась…
ШИМЕЛОВ. Не считалась.
ТОПАЛЛЕР. …а сказанное крепкое слово, которое никакого отношения к порнографии не имело, тут же начинало бичеваться.
ШИМЕЛОВ. Почему-то да. Отвечаю. Это явление есть, растет, но с ним ведется борьба вплоть до Государственной Думы – хотят издать закон.
ТОПАЛЛЕР. Ты не стеснялся никогда в выражениях по поводу своих коллег на эстраде. Сегодня, на мой взгляд, на эстраде творится нечто невообразимое. И уж сравнить с той халтурой, которая тоже присутствовала двадцать лет назад, просто невозможно. Кажется, что двадцать лет назад это было что-то суперэкстракласса. Несмотря на то, что было и пошлости, и гадостей, и мерзостей достаточно. Но по сравнению с сегодняшней попсой, сегодняшней эстрадой это выглядит, как великие свершения. Ты сдерживаешься, или ты продолжаешь говорить то, что ты думаешь?
ШИМЕЛОВ. Я продолжаю. Но где я могу это сказать? В статье, на телевидении, в передаче "Культурная революция". Знаешь что общего между современным шоу-бизнесом и коллективизацией сельского хозяйства в Советском Союзе в конце двадцатых годов? Ставка на середняка. И там делалась ставка на середняка – ни кулаков, ни нищих. И здесь ставка на середняка. Сейчас середняк побеждает во всем. Во всем. Потому что он устраивает и продюсеров, и телевидение, и всех. Требования художественные чрезвычайно низкие, и там… Ну что? Все об этом знают. Зачем говорить? Такой исторический период. Культура, в частности, эстрадная, имеет право на исторический период. Это история. Вот так сейчас получается. Какой смысл с этим бороться? Просто с галерки наблюдать за этим – и все. Ну вот так. Может быть, это пройдет. Но сейчас – так. Все!
ТОПАЛЛЕР. Но вот ты говоришь и пишешь нелицеприятные вещи об эстраде, о телевидении. Тем не менее, тебе грех жаловаться. По-моему, тебя постоянно приглашают в самые разные телевизионные программы?
ШИМЕЛОВ. Виктор, приглашают. Но в ток-шоу. Ну, я не говорю, что регулярно. Ну, в ток-шоу меня иногда приглашают. Но мой голос очень слабенький. О чем ты говоришь, слушай? Есть голоса сильнее, которые ничего не могут сделать. Ну, ладно, Витя, не трать на них время.
ТОПАЛЛЕР. Лева, ты стал, по-моему, значительно более скромным, чем ты был раньше. Или значительно более терпимым, чем ты был раньше.
ШИМЕЛОВ. Витя, я очень боюсь понятия "гордыня". Я все время слежу за собой, потому что это самый страшный, непрощаемый грех, ибо гордыня породила дьявола, как ты знаешь. Поэтому я слежу, я внутренне приучил себя к тому, что я – ничто. Если я что-то делаю – и хорошо. Это внутреннее состояние. Внешне я могу с гордостью что-то о себе сказать. Но внутри сидит: "Ты – ничто. Ты – ничто. Ты – ничто". И никуда это от меня не уйдет. И не мучай меня с этим вопросом!
ТОПАЛЛЕР. Ну, тогда я тебе задам другой вопрос. Как такой интеллигентный человек, как ты, и человек, который так требовательно относится (мы об этом еще поговорим) к языку и не прощает издевательств над русским языком никому, мог быть хорошим конферансье? Тебе не кажется, что понятие вот такой внутренней интеллигентности и профессия конферанса не очень совместимы?
ШИМЕЛОВ. Ну, смотри, какой сложный вопрос ты задал! Я даже не задумывался над этим. Ты знаешь, это индивидуально. Вот у меня, я даже не представляю, как бы я существовал на сцене, если бы я не был таким, как есть. Ну, а как это так? Ты считаешь, что интеллигентность портит этот жанр?
ТОПАЛЛЕР. Я считаю, что без определенной части жлобства заниматься конферансом очень тяжело.
ШИМЕЛОВ. А! Понял! Понял. Все. О! Это один из принципов – сочетание интеллекта с эксцентричностью. Вот понятие эксцентрики. Знаешь, в "Мулен Руже" был такой номер в свое время. Играла музыка, и по балюстраде между оркестром и залом шел человек во фраке, интеллигентнейшей внешности, красивый, в котелке. Он доходил до середины сцены, делал сальто, во время сальто высокого вытаскивал утюг, гладил себя по попке, клал утюг обратно и продолжал это движение. Вот - сочетание эксцентрики с чем-то возвышенным. Вот это – ключ.
ТОПАЛЛЕР. Ты в преферанс играть продолжаешь?
ШИМЕЛОВ. Редко, но играю, да.
ТОПАЛЛЕР. А компания та же? Кто сегодня твои партнеры?
ШИМЕЛОВ. Ну, ты их не знаешь.
ТОПАЛЛЕР. У тебя были именитые партнеры в свое время. Ты играл с известными…
ШИМЕЛОВ. Ну, с Броневым я играл. Что ты?! Это история была! Ты представляешь, мы играли с Броневым иногда сутками. И вдруг я в "Советской культуре" читаю статью: "Нет времени с внучкой погулять в саду. Нету практически времени!". Ну, он правильно сказал – нельзя это нашим дорогим говорить.
http://reka-leta.livejournal.com/238077.html
http://reka-leta.livejournal.com/238180.html
ТОПАЛЛЕР. Добрый вечер, дорогие друзья. Ну вот прошла еще одна неделя, и мы с вами снова встречаемся. Сегодня прежде чем представить нашего гостя я сделаю небольшое вступление. Передо мной сидит человек, которого вы пока еще не видите, который вызывает самые противоречивые чувства. Люди, которых он любит, знают, что нет более преданного друга (знаете, как Светлов говорил: "дружба – понятие круглосуточное"), более преданного, более терпеливого, терпимого и доброжелательного. Люди, которых он не любит, его чрезвычайно боятся, потому что он очень невоздержан на язык, который у него чрезвычайно жесткий. У него обостренное чувство справедливости. Он не прощает этим людям и малой толики того, что прощает людям, которых любит. И я вам хочу сказать, что по роду своей театральной и эстрадной деятельности, я очень со многими людьми, в том числе и с очень известными актерами – ну, такая среда, - перешел на ты. С человеком, который сидит напротив меня, мне это долго не удавалось. Прошло достаточно много лет прежде чем я с трудом выдавил вместо Лев Павлович – Лева. Это совершенно особый человек. У нас в гостях Лев Шимелов. Лева, добрый вечер.
ШИМЕЛОВ. Первый раз я о себе слышу такое вступление.
ТОПАЛЛЕР. Ты имеешь в виду, такое хорошее или такое плохое?
ШИМЕЛОВ. Такое… такое среднее. Витя, ты знаешь, я вычитал одну вещь (я не помню, где), которая для меня является девизом при любой беседе – необязательно по телевидению, и в застольях, и где угодно. Я в начале любой беседы всегда повторяю про себя эту фразу, но из уважения к твоим телезрителям я впервые скажу ее вслух. Фраза звучит так: лучше молчать и выглядеть идиотом, чем заговорить и рассеять все сомнения. Я понимаю, что с тобой не помолчишь, но про себя я повторяю эту фразу.
ТОПАЛЛЕР. Нет, сегодня тебе это не удастся.
ШИМЕЛОВ. Я знаю.
ТОПАЛЛЕР. Левочка, ну, во-первых, я тебя очень рад видеть.
ШИМЕЛОВ. Взаимно.
ТОПАЛЛЕР. И замечательно, что ты все-таки выбрал время, оказался здесь, я тебе за это очень благодарен. А давай начнем разговор вот с чего. У тебя много твоих непосредственных занятий: ты и актер, ты и режиссер, ты много чем в этой жизни занимался и занимаешься, но все-таки главная и основная твоя ипостась – это конферанс, жанр удивительный, забытый, оболганный… С одной стороны, великие фигуры Гаркави, Алексеева, Смирнова-Сокольского, с другой стороны, осмеянный блестящим талантом Булгакова Жорж Бенгальский или конферансье, которого делал Гердт у Образцова в "Обыкновенном концерте". То есть и это присутствует, и то. Скажи мне, сегодня конферанс в России умер?
ШИМЕЛОВ. Да. Безвозвратно. И тому есть социологические и экономические причины. И все это справедливо с точки зрения того, как развивается Россия в своем историческом периоде сегодня. Конферанс – это то, что сейчас не нужно им. Когда я говорю "им", я имею в виду тех, кто заведует шоу-бизнесом. Потому что у них времени нет на человеческое общение. Времени нет на человеческое общение, а конферанс основывается на модели чисто человеческого общения. Поэтому когда бывают абсурдные вещи на сцене, нелепости, то это только с конферансье может быть.
ТОПАЛЛЕР. Раньше зритель приходил на конферансье.
ШИМЕЛОВ. Да. Да.
ТОПАЛЛЕР. Не на концерт сборный, а на конферансье. Потому что живой незапланированный момент, разговор с залом, супермастерство не халтурщиков, которых в этом жанре было полно, а настоящих мастеров, которые мгновенно чувствовали отношение зала, мгновенно реагировали на реплику из зала. И зритель приходил, чтобы это увидеть.
ШИМЕЛОВ. Ты помнишь, в "Вечерней Москве" объявление: "Киноконцертный зал "Октябрь". Эстрадный концерт. Конферансье такой-то", и ни одной фамилии. Ты прав. Так и было. Все умерло.
ТОПАЛЛЕР. Я не знаю, помнишь ли ты факт твоей биографии… В свое время очень много об этом говорили. 75-й год. Дворец спорта, по-моему, "Волгарь". На сцену бежит шестилетняя девочка с букетом. Бежит назад. Падает в проходе. И первый человек – не из зрительного зала, не из-за кулис, не родители, - который бросается к этой девочке, это Шимелов. Поднимает ее на руки и уносит за кулисы.
ШИМЕЛОВ. Все правильно. Но тут надо добавить одну традиционную фразу банальную: на моем месте так поступил бы любой советский конферансье.
ТОПАЛЛЕР. Я думаю, что нет, Лева. Это реактивность твоей реакции, извини за тавтологию.
ШИМЕЛОВ. А! В смысле быстроты реакции? То есть не сам факт, а быстрота исполнения.
ТОПАЛЛЕР. Ну, что, будем говорить о твоих творческих успехах? Или будем говорить о твоем невозможно тяжелом характере. Шифрин про тебя говорит, что у тебя не только обостренное чувство справедливости и ты постоянно бросаешься защищать ее, но нет более нетерпимого, экзальтированного (цитирую Фиму) и капризного человека, чем Лев Павлович Шимелов.
ШИМЕЛОВ. Творчески капризного. Не в жизни, а в творчестве. Да. Да я страдаю сам больше всего от этого! Да, это так, потому что моя нетерпимость… иногда я сжимаю зубы, но это не значит, что я – идеальный, что все, что я делаю – хорошо, и все, о чем я говорю и с чем пытаюсь бороться – плохо. Нет, и у меня не все в порядке и здесь, и здесь, хотя я стараюсь. Стараюсь. Ну, не бывает все хорошо. Если есть творчество, есть и его издержки – никуда не денешься.
ТОПАЛЛЕР. А с годами вот этот твой ставший притчей во языцех взрывной характер, он несколько поутих, или ты остался таким же?
ШИМЕЛОВ. А фигушки! Еще хуже стал.
ТОПАЛЛЕР. Ужас какой!
ШИМЕЛОВ (смеется).
ТОПАЛЛЕР. Твоя карьера началась с того, что тебя увезли из Баку, увез московский мюзик-холл, правильно? И вот этот один из первых спектаклей – 73-й год, легендарный спектакль мюзик-холла. Тогда руководителем его был ни много ни мало Павел Хомский…
ШИМЕЛОВ. Александр Конюхов.
ТОПАЛЛЕР. Подожди… "Красная стрела" прибывает в Москву"?
ШИМЕЛОВ. А! Извини. Видишь, ты уже лучше меня помнишь мое прошлое.
ТОПАЛЛЕР. Конечно. Хомский ставил спектакль легендарный, и ты вел его вместе с Любовью Полищук.
ШИМЕЛОВ. Да, совершенно верно.
ТОПАЛЛЕР. Что было дальше? Вот этот спектакль прогремел, как дальше разворачивались события в твоей жизни? Ты долго продолжал работать в мюзик-холле?
ШИМЕЛОВ. Несколько лет. Потом были программы "Москва-Венера, далее везде", потом была программа "Сто и день в Париже", "Я – песня". Ну, работал до тех пор, пока я не почувствовал, что надо уходить.
ТОПАЛЛЕР. Как получилось, что тебя с Физмата утащили в Москву, в мюзик-холл?
ШИМЕЛОВ. Не с Физмата. Я уже был артистом бакинской эстрады.
ТОПАЛЛЕР. Но ты уже к этому времени закончил Физмат?
ШИМЕЛОВ. Ну, конечно, закончил. Да, я закончил Физмат и уже работал артистом бакинской эстрады. Ты сказал слово "карьера", не очень любимое мной слово, но я тебе скажу, что единственное, чем я горжусь в своей карьере – что я палец о палец не ударил, чтобы куда-то перейти. Я только работал, и все. Меня приглашали. Вот это вот моя гордость – что я сам никуда не лез. И не советую людям этого делать, потому что это не карьера.
ТОПАЛЛЕР. Это был определенный слом, ну скажем, не в карьере, а в твоей работе, когда легендарная пара Лившиц-Левенбук распалась потому, что Лившиц уехал сюда, в Америку, в "Радионяне" освободилось место одной из нянь, и Левенбук пригласил тебя?
ШИМЕЛОВ. Да, это было так. Я, с одной стороны, безумно радовался за Лившица, с другой стороны, немножко порадовался за себя, потому что интересная работа была. Пригласил он меня, восемь лет проработали. Потом я опять же ушел. Я умею вовремя уходить.
ТОПАЛЛЕР. А почему ты ушел?
ШИМЕЛОВ. А я внутри себя почувствовал, что уже ничего больше я не сделаю здесь. Так же, как в мюзик-холле, так же и здесь. Вот бывает такое ощущение: ну, не сделаю. Все – ступеньки следующей нет внутрь процесса.
ТОПАЛЛЕР. "Радионяня" пользовалась такой популярностью, что это можно было тащить что называется до конца своих дней, стричь купоны. И не только на радио – вы же работали и с концертами, вы же спектакль сделали…
ШИМЕЛОВ. Вот! Вот сейчас ты занимаешься, знаешь чем? Иглоукалываением. Ты сейчас воткнул иглу в то самое больное тогда место. Если бы не занятие концертной деятельностью, я бы еще продолжал на радио работать. Но! Но у нас была программа "Радионяни для взрослых". Представляешь, что это такое? И так случилось, что Хайт перестал заниматься этой программой, а он был автор, и ничего нового у нас не появлялось несколько лет. Это не мое. И я сказал Алику Левенбуку: "Аленька, я тебя прошу… Все хорошо, спасибо тебе за все… Не могу! Отпусти!". Он говорит: "Конечно, Лева".
ТОПАЛЛЕР. Ну, надо сказать, что, судя по тому, что Левенбук пригласил тебя поставить спектакль у себя в театре "Шалом", он тебя за твое недостойное поведение, за твое дезертирство простил.
ШИМЕЛОВ. Да, он очаровательный, он все понимает. Вот и сейчас второй игловой удар у тебя получился.
ТОПАЛЛЕР. Ты – эстрадный режиссер. Какое отношение ты имеешь к театру? Левенбук по старой дружбе решил, что с Шимеловым будет проще, чем с любым нормальным режиссером?
ШИМЕЛОВ. Господа телезрители, первый человек, который честно задал вопрос. Обычно боятся вот так спросить, а этот прямо хряп: "Какого черта ты полез не в свое дело?!".
ТОПАЛЛЕР. Я просто тебя столько лет знаю…
ШИМЕЛОВ. Отвечу, да, отвечу. Витя, абсолютно с тобой солидарен. Но дело в том, что это Хайт. Он написал такую комедию… Думаешь, Левенбук не пробовал других режиссеров драматических? Двух-трех он пробовал, он мне рассказывал. Великолепные режиссеры. Но специфика. Там же все построено на репризе. Человек, не знающий тонких законов репризы, не может поставить этот спектакль.
ТОПАЛЛЕР. Я представляю, как возненавидели Левенбука его артисты за то, что он привел Шимелова, потому что о твоей требовательности и щепетильности до сих пор ходят легенды. Мне Фима Шифрин рассказывал, что когда он позвонил тебе, чтобы чуть-чуть отпроситься от репетиции и сказал: "Лев Павлович, извините, пожалуйста, у меня вот такие дела, я должен немножко опоздать…" Ты помнишь, что ты ему ответил?
ШИМЕЛОВ. Нет.
ТОПАЛЛЕР. Ты ему сказал: "Зачем ты мне даешь столько ненужной информации? Пошел вон, маленькая скотина!". И бросил трубку.
ШИМЕЛОВ. Фима очень хорошо понимал. С ним можно было на этом уровне разговаривать, он все понимал.
ТОПАЛЛЕР. Так что, артисты взвыли у тебя в "Шаломе"?
ШИМЕЛОВ. Нет, понимаешь, вот опять ты меня раскрываешь своеобразно. Первый раз, когда я что называется наступил "на горло собственной песне", глубоко скрыл в себе все то, о чем ты говорил сейчас, характеризуя меня, и таким нежным, таким ласковым, ни одного резкого слова, ни одного резкого замечания… Единственное, что я сделал страшную вещь психологическую – я призвал их ругаться матом на репетициях. (Ради Бога, извините меня, дорогие) Но это их раскрепостило очень и нас как-то соединило какой-то ниточной – вот такой прием. И мы ругались матом. Они сначала стеснялись, а я поливал все время, люди прибегали послушать этот мат. Билетерши ходили: "Идем, послушаем, Шимелов начинает, идем, идем". И они раскрепостились, и мы стали творческой семьей, и они стали меня слушать. А когда я им на примерах показал, как делается реприза, они уже меня слушали. Я им сказал: "Ребята, у вас школа драматургическая, драматическая, у меня такой школы нет, я вас не буду учить играть, вы меня можете научить. Но я хочу вас научить произносить". Объяснил им, что реприза не играется. Играть можно все, а репризу нельзя играть. Вот этому я их учил.
ТОПАЛЛЕР. Пьесу нашел ты или Левенбук?
ШИМЕЛОВ. Нет, конечно, Левенбук. Всем занимался Левенбук. Он и продолжает постоянно искать пьесы для "Шалома".
ТОПАЛЛЕР. Лева, а можно я тебе задам провокационный вопрос, если считать, что раньше были нормальные?
ШИМЕЛОВ. Добавь еще один провокационный!
ТОПАЛЛЕР. Да, еще один провокационный вопрос. Я вот тебя сейчас слушаю, и у меня складывается такое впечатление, что ты себя настолько почувствовал в своей тарелке, что не показалось ли тебе в "Шаломе", что очень жалко, что ты к этой эстрадно-театральной режиссуре не обратился раньше в своей жизни?
ШИМЕЛОВ. А я помнишь тебе сказал, что я горжусь тем, что я никуда себя не предлагаю, пока не позовут? Нет. Жалко. Конечно, жалко. Но только комедия. Вот моя приложимость только в комедии. Драму я не поставлю никогда в жизни – это не моя профессия. Почему я должен лезть не в свою профессию?
ТОПАЛЛЕР. Если мне не изменяет память, ты еще и пел в свое время и в мюзик-холле, и в "Радионяне". Поешь?
ШИМЕЛОВ. Ну, в "Радионяне" я вынужден был петь. Но опять же вот мой принцип – не лезь туда, где тебе судьбой не определено быть. Поэтому, конечно, я могу технически петь, но кому это надо?
ТОПАЛЛЕР. То есть ты хочешь сказать, что если у тебя нет такого голоса, как у оперного певца, то петь ты отказываешься?
ШИМЕЛОВ. Вообще это не мое. Заставят – сделаю. Но это не мое.
ТОПАЛЛЕР. Из "Радионяни" мог бы, между прочим, что-нибудь спеть.
ШИМЕЛОВ. Я тебе вот что спою. Знаешь, у нас с Левенбуком есть концерт. Только не "Радионяня для взрослых", а называется он "Соленый и малосольный анекдот". Воспоминания о "Радионяне" – в том числе. Я тебе спою, чем мы заканчиваем концерт после полутора часов соленых анекдотов.
Радионяня, радионяня, ты немного нашалила.
Радионяня, радионяня, что ты тут наговорила?
Не обижайтесь, мы ведь хотели просто без затей,
Чтоб всем ребятам, всем трулялятам было веселей.
Вот так.
ТОПАЛЛЕР. Кстати, вот эта ваша новая программа "Солены и малосольный анекдот", насколько я знаю, это ты, Левенбук и Юра Григорьев, да?
ШИМЕЛОВ. Да.
ТОПАЛЛЕР. Скажи, а не жалуются, что мат со сцены идет?
ШИМЕЛОВ. Ох, и интересный вопрос! Ты знаешь, они к этому готовы. Представь себе, выходят на сцену три человека во фраках, интеллигентных. И на высочайшем интеллектуальном уровне начинают беседовать со зрителем и подводят их к тому, что они первые произносят это слово. И потом и выясняется, что еще в дореволюционном словаре Даля были эти слова. Им говорится о том, что вот слово (по-еврейски – тохес), по-русски из уважения к телезрителям я не могу произнести…
ТОПАЛЛЕР. Я так понимаю, что это самое спокойное слово, которое вы произносите?
ШИМЕЛОВ. И действительно Ильф считал это слово самым смешным в русском языке.
ТОПАЛЛЕР. А не появляются потом публикации о том, что три (или два с половиной) еврея несут гнусности и пошлости со сцены, которые развращают народ, который они же и споили?
ШИМЕЛОВ. Ты что, что-то знаешь и скрываешь от меня?
ТОПАЛЛЕР. Нет, я просто…
ШИМЕЛОВ. Ты знаешь, в какую точку ты сейчас попал? Там еврейской нет, это интернациональная программа. Но мы были на гастролях в Оренбурге, и знаешь, на первой странице газеты какая шапка была? "Радионяня" ругается матом. Как вам это нравится?".
ТОПАЛЛЕР. Потрясающая реклама для выступления!
ШИМЕЛОВ. Да, да.
ТОПАЛЛЕР. Я представляю, как после этого все ломанулись за билетами.
ШИМЕЛОВ. Ну да.
ТОПАЛЛЕР. Еще лет пятнадцать назад представить себе, что со сцены рассказывают анекдоты с теми выражениями, которые должны быть и без которых нет анекдота, было просто невозможно. Сегодня это проходит спокойно?
ШИМЕЛОВ. Витя, по сравнению с тем, что происходит в кино, на театре и в концертах, у нас – детский лепет. Что ты?!
ТОПАЛЛЕР. Ну, видишь ли в чем дело – у нас всегда был немножко такой странный подход: истинная порнография никогда порнографией не считалась…
ШИМЕЛОВ. Не считалась.
ТОПАЛЛЕР. …а сказанное крепкое слово, которое никакого отношения к порнографии не имело, тут же начинало бичеваться.
ШИМЕЛОВ. Почему-то да. Отвечаю. Это явление есть, растет, но с ним ведется борьба вплоть до Государственной Думы – хотят издать закон.
ТОПАЛЛЕР. Ты не стеснялся никогда в выражениях по поводу своих коллег на эстраде. Сегодня, на мой взгляд, на эстраде творится нечто невообразимое. И уж сравнить с той халтурой, которая тоже присутствовала двадцать лет назад, просто невозможно. Кажется, что двадцать лет назад это было что-то суперэкстракласса. Несмотря на то, что было и пошлости, и гадостей, и мерзостей достаточно. Но по сравнению с сегодняшней попсой, сегодняшней эстрадой это выглядит, как великие свершения. Ты сдерживаешься, или ты продолжаешь говорить то, что ты думаешь?
ШИМЕЛОВ. Я продолжаю. Но где я могу это сказать? В статье, на телевидении, в передаче "Культурная революция". Знаешь что общего между современным шоу-бизнесом и коллективизацией сельского хозяйства в Советском Союзе в конце двадцатых годов? Ставка на середняка. И там делалась ставка на середняка – ни кулаков, ни нищих. И здесь ставка на середняка. Сейчас середняк побеждает во всем. Во всем. Потому что он устраивает и продюсеров, и телевидение, и всех. Требования художественные чрезвычайно низкие, и там… Ну что? Все об этом знают. Зачем говорить? Такой исторический период. Культура, в частности, эстрадная, имеет право на исторический период. Это история. Вот так сейчас получается. Какой смысл с этим бороться? Просто с галерки наблюдать за этим – и все. Ну вот так. Может быть, это пройдет. Но сейчас – так. Все!
ТОПАЛЛЕР. Но вот ты говоришь и пишешь нелицеприятные вещи об эстраде, о телевидении. Тем не менее, тебе грех жаловаться. По-моему, тебя постоянно приглашают в самые разные телевизионные программы?
ШИМЕЛОВ. Виктор, приглашают. Но в ток-шоу. Ну, я не говорю, что регулярно. Ну, в ток-шоу меня иногда приглашают. Но мой голос очень слабенький. О чем ты говоришь, слушай? Есть голоса сильнее, которые ничего не могут сделать. Ну, ладно, Витя, не трать на них время.
ТОПАЛЛЕР. Лева, ты стал, по-моему, значительно более скромным, чем ты был раньше. Или значительно более терпимым, чем ты был раньше.
ШИМЕЛОВ. Витя, я очень боюсь понятия "гордыня". Я все время слежу за собой, потому что это самый страшный, непрощаемый грех, ибо гордыня породила дьявола, как ты знаешь. Поэтому я слежу, я внутренне приучил себя к тому, что я – ничто. Если я что-то делаю – и хорошо. Это внутреннее состояние. Внешне я могу с гордостью что-то о себе сказать. Но внутри сидит: "Ты – ничто. Ты – ничто. Ты – ничто". И никуда это от меня не уйдет. И не мучай меня с этим вопросом!
ТОПАЛЛЕР. Ну, тогда я тебе задам другой вопрос. Как такой интеллигентный человек, как ты, и человек, который так требовательно относится (мы об этом еще поговорим) к языку и не прощает издевательств над русским языком никому, мог быть хорошим конферансье? Тебе не кажется, что понятие вот такой внутренней интеллигентности и профессия конферанса не очень совместимы?
ШИМЕЛОВ. Ну, смотри, какой сложный вопрос ты задал! Я даже не задумывался над этим. Ты знаешь, это индивидуально. Вот у меня, я даже не представляю, как бы я существовал на сцене, если бы я не был таким, как есть. Ну, а как это так? Ты считаешь, что интеллигентность портит этот жанр?
ТОПАЛЛЕР. Я считаю, что без определенной части жлобства заниматься конферансом очень тяжело.
ШИМЕЛОВ. А! Понял! Понял. Все. О! Это один из принципов – сочетание интеллекта с эксцентричностью. Вот понятие эксцентрики. Знаешь, в "Мулен Руже" был такой номер в свое время. Играла музыка, и по балюстраде между оркестром и залом шел человек во фраке, интеллигентнейшей внешности, красивый, в котелке. Он доходил до середины сцены, делал сальто, во время сальто высокого вытаскивал утюг, гладил себя по попке, клал утюг обратно и продолжал это движение. Вот - сочетание эксцентрики с чем-то возвышенным. Вот это – ключ.
ТОПАЛЛЕР. Ты в преферанс играть продолжаешь?
ШИМЕЛОВ. Редко, но играю, да.
ТОПАЛЛЕР. А компания та же? Кто сегодня твои партнеры?
ШИМЕЛОВ. Ну, ты их не знаешь.
ТОПАЛЛЕР. У тебя были именитые партнеры в свое время. Ты играл с известными…
ШИМЕЛОВ. Ну, с Броневым я играл. Что ты?! Это история была! Ты представляешь, мы играли с Броневым иногда сутками. И вдруг я в "Советской культуре" читаю статью: "Нет времени с внучкой погулять в саду. Нету практически времени!". Ну, он правильно сказал – нельзя это нашим дорогим говорить.
Не предусмотрен в Живом Журнале такой большой объем текста в одном посте :) Поэтому предыдущий пост - с продолжением :) (Начало)
ТОПАЛЛЕР. А ты продолжаешь оставаться таким же сумасшедшим футбольным болельщиком, как раньше, или потерял интерес?
ШИМЕЛОВ. Да, конечно. Конечно. Конечно. Кстати, знаешь, почему у "Реала Мадрида" бывают периоды, когда он проигрывает? Потому что там нет середняков. Середняки очень нужны, но они должны быть при звездах, а не вместо них.
ТОПАЛЛЕР. Мне очень понравилась твоя статья в одной из центральных российских газет о том, что проблемы российского футбола связаны с низким уровнем телекомментаторов.
ШИМЕЛОВ. Да! Да!
ТОПАЛЛЕР. Я просто получил колоссальное удовольствие. Ты объяснял все неуспехи российского футбола…
ШИМЕЛОВ. Я и сейчас продолжаю и могу доказать.
ТОПАЛЛЕР. …тупостью и бездарность футбольных комментаторов.
ШИМЕЛОВ. Психологической бездарностью. Они делают сглаз, они порчу наводят. С первых минут они говорят: "Наши – великие, мы победим!". А Космос это не прощает. "Чего-чего ты сказал? Вы победите? Сейчас я вам устрою!" – говорит Космос сверху. Что ты? Надо быть осторожным! – "Мы проиграем. Да, мы слабы. Но, может быть, нам повезет", – максимум, что можно сказать. А они кричат: "Молодцы ребята! У них все впереди! О, еще сорок минут! Мы сейчас их сломаем!". Ну вот.
ТОПАЛЛЕР. Надо затронуть еще одну твою ипостась, о которой немногие знают – это твоя работа с мультфильмами. В том числе, и с такими знаменитыми, как "Пластилиновая ворона". Нет, не проси меня. Все равно расскажешь.
ШИМЕЛОВ. Витя! Витя, было время, ну, по-моему, конец шестидесятых, когда еще фильмы Диснея широко не пришли к нам, но они были известны. Уже слово "Микки Маус" произносилось. И я сделал номер, мультяшный номер. Показывал фильмы Диснея. Ну, сейчас у меня дыхание не то, но я делал голоса диснеевские. Вот такой номер у меня был, и зритель принимал это потрясающе, потому что это ему заменяло мультфильмы, которых тогда не было. А потом они появились и, естественно, номер уже нельзя было делать, потому что широко диснеевские фильмы пошли в эфир.
ТОПАЛЛЕР. Но ты и озвучивал мультфильмы тоже? Было это?
ШИМЕЛОВ. Было. Да, было. Ну, вот ты упомянул "Пластилиновую ворону". Это мы с Левенбуком, кстати, опять же озвучивали-то.
ТОПАЛЛЕР. Все-таки я хочу из области воспоминаний, чрезвычайно приятных, тем не менее, обратиться к современности. А я так понимаю, что современность – это для тебя все-таки в первую очередь спектакль "Моя кошерная леди" в "Шаломе"?
ШИМЕЛОВ. Сейчас только это.
ТОПАЛЛЕР. Давай все-таки об этом поподробнее поговорим. Расскажи о своих каких-то новых ощущениях, связанных с твоей новой режиссерской ролью. Собираешься ли ты двигаться дальше исключительно в этом направлении? Что ты нашел на этом пути? Что ты потерял? Короче говоря, я умолкаю. Тебе – слово.
ШИМЕЛОВ. Хайт создал поле неимоверное своей пьесой, где можно все придумывать…
ТОПАЛЛЕР. Извини меня, я тебя перебиваю. Тоже идет от мультфильмов, потому что "Кот Леопольд" – тоже работа покойного Хайта.
ШИМЕЛОВ. Конечно. Конечно. Поэтому мы и привезли "Кота Леопольда" и "Мою кошерную леди". Хайт создал такое поле, где можно творить, и его дополнять в его же заданности, понимаешь? И это такая была интересная работа. Мы уже сыграли 65 спектаклей, и после каждого спектакля мы делаем поправки. Делаем что-то еще. Но я хочу сказать не об этом. Я хочу сказать об американском русском зрителе. Я потрясен совершенно. То есть я знал зрителя, я приезжал с концертами, здесь вел не раз концерты, я знал, что это – классный зритель. Но я не был знаком с театральным зрителем. Витя, я обалдел совершенно. Это дети сидят. Дети! Ты знаешь, у нас есть эпизод, где герой никак не может произнести фразу: "Каким я был дураком!". Так вот когда он в очередной раз говорит: "Каким же я был…" – в зале закричали: "Дураком ты был! Дураком!". Я… У меня слезы полились, Витя, за кулисами. Зритель американский русский, он так принимает! Никогда… Я скажу сейчас одну вещь, я надеюсь, в России там мало ваш канал пока еще смотрят, может быть, меня там не услышат, я надеюсь…
ТОПАЛЛЕР. Передадим, если не услышат.
ШИМЕЛОВ. Я тебя умоляю! Американский русский зритель лучше московского русского зрителя. Все – я сказал. Никому не передавай.
ТОПАЛЛЕР. Лева, а за счет чего? Ну что мы наивнее?
ШИМЕЛОВ. А за счет чего ты вот такой ведущий, с каким я давно не встречался в Москве? За счет внутренней свободы, приобретенной в этой стране. Есть внешняя свобода: куда хочу - пойду, чего хочу – скажу… Это внешняя свобода. А внутренняя свобода – это то есть спинной мозг. И вот наши, живущие здесь много лет, да и мало, впитали в себя это главное в Америке – внутреннюю свободу. Ты можешь быть дисциплинированным человеком, все законы исполнять, а внутри ты свободен. Вот у наших актеров… почему никогда наши киноактеры не станут звездами в Голливуде – потому что у них нет абсолютной внутренней свободы, они не существуют, не живут, они играют жизнь. Талантливо, но играют. То же самое – на эстраде. Играется жизнь. Играются чувства. А надо чувствовать и жить. То же самое и здесь. Вот почему такой зритель? Он открыт, внутренне свободен. И реакция его – если ему что-то не понравится, тут же благодаря своей внутренней свободе он пошлет к черту тех, кто на сцене.
ТОПАЛЛЕР. А американский русский зритель отличается от русского зрителя в Израиле или в Европе?
ШИМЕЛОВ. Отличается. Все равно выше. И австралийский, и… Как бы хорош ни был зритель, в Америке зритель немножечко другой. Не будем говорить: лучше-хуже. Другой. Но для меня это лучше.
ТОПАЛЛЕР. Лева, в первой части нашего разговора мы с тобой говорили о языке. Ты говорил блестящие вещи и раньше. Очень жесткие, очень неприятные окружающим. Ты нещадно и беспощадно издевался над тем, что ты слышишь с телеэкрана, над тем, что ты слышишь с театральных или эстрадных подмостков. Я никогда не забуду этого " как грится" вместо "как говорится" и прочие вот эти вот ляпы и прочий новояз, который существует. Как ты считаешь, потихоньку вот эта шелуха словесная сходит на нет, возвращается та русская речь, в чистоту которой ты всегда был влюблен и которую ты вот так вот пас, извини за это слово; или становится все хуже и хуже?
ШИМЕЛОВ. Ответ отрицательный. Не "хуже и хуже", но это и не улучшается. Не получается пока этого. Не до этого пока.
ТОПАЛЛЕР. Акунин мне сказал, что напрасно вы так переживаете по поводу русского языка, по поводу того, что путают падежи, по поводу того, что используют слова, которые нормальный человек слышать не может, причем ведущие – люди, которые обязаны быть на самом высоком уровне языка. Он говорит: "Это все нормально. Через какое-то время все утрамбуется. Часть того, что сегодня воспринимается как мерзость, будет восприниматься как уже привычный язык. Язык – живая история. И в этом ничего страшного нет". Не поверить известному писателю…
ШИМЕЛОВ. Он абсолютно прав, Витя. Я бы повторил слово в слово.
ТОПАЛЛЕР. А что же ты тогда так злишься? Что же ты тогда пишешь такие страшные статьи? Что же так издеваешься над коллегами?
ШИМЕЛОВ. Витя, Витя, я не издеваюсь над тем, что человек не очень грамотен. Я издеваюсь над тем, что ненавижу больше всего и считаю главной бедой России стандартность мышления – только это. Только это. Когда это входит в стандарт мышления, тогда это ужасно. А так, пусть говорят, как хотят.
ТОПАЛЛЕР. Ну, я тебе хочу сказать, что такие выражения, как "очень замечательно"…
ШИМЕЛОВ. Это ужас.
ТОПАЛЛЕР. Или выражение, которое каждый считает своим долгом повторить через фразу "на самом деле".
ШИМЕЛОВ. И "как бы" еще, да. Витя, знаешь, какое выражение я больше всего ненавижу в том ряду, какой ты предложил? Ты удивишься. "Уважаемые дамы и господа". Ведь в понятие "дамы и господа" входит респект уже. И я кричу об этом на каждом углу. Нет! И по радио, и по телевидению: "Уважаемые дамы и господа". "Дамы и господа" – это уже уважаемые.
ТОПАЛЛЕР. Ты как-то где-то заявил, что считаешь главной бедой России не устаревшее "дураки и дороги", а стандартность мышления. Скажи, а как ты сегодня оцениваешь вот все-таки?.. У тебя, наверняка, есть свой взгляд. Я далек от того, чтобы тебя запихивать и заталкивать в политическую тему, но у тебя, наверняка, есть какие-то свои внутренние эмоциональные ощущения той действительности, в которой ты существуешь?
ШИМЕЛОВ. Да, Витя, нельзя сейчас требовать от России ничего, где назначь президентом любого гения – через двадцать минут будут плакаты: "Долой!". Понимаешь, это она так устроена, эта страна. Она – особая страна. Когда озоновые дыры появились везде, над Россией не было ни одной озоновой дыры. Когда везде был сбой компьютеров в миллениум, у России не сбился ни одни компьютер. За шесть лет – с 92-го по 98-й годы – все население страны потеряло все свои сбережения до копейки. Представь себе, что это произошло бы в европейской стране! Ничего. Пережили и идем дальше. Это – особая страна. Особая. Как говорил Черчилль, "создают трудности с улыбкой". Но! Страшно не это. Есть два страшных момента. Если бы их исправить, Витя, все было бы у нас значительно лучше. Первый момент – отношение к малому бизнесу. Ну, не может понять это государство, что это их бизнес малый! Не может понять, как в Америке, что чем больше, тем лучше для государства. И второе – отношение к старости. Не может понять наше родное государство, что старость – это бизнес его! В чем он заключается? Когда человек знает, что в старости о нем позаботятся, как в Америке – "дожить бы до пенсии – попутешествовать!", да? когда человек знает, что в старости о нем позаботятся, он будет работать, как зверь, он будет, как ты отказываться… Но ты не из-за этого, ты по другой причине отказываешься от любого… как ты мне сказал: для тебя главное – работа и плевал ты на выходные дни. Вот так будут работать все, как в Америке. Понимаешь, сверхработу, дополнительную будут хватать. А наши – только бы не работать. "На фиг мне надо! Для чего? Когда уйду на пенсию – нищенствовать буду!". Бизнес чистый государства, самый сильный – это старость. Вот на нем и надо делать все. Внушить поколениям: работай, делай для страны все, будет тебе 65 – вот так будешь жить!". Ничего подобного. Не понимают. Вот это меня волнует.
ТОПАЛЛЕР. Ты веришь, что в этом плане ситуация может измениться?
ШИМЕЛОВ. Вот если бы научились понимать, что старость – это…
ТОПАЛЛЕР. Лева, не "если бы…" – ты веришь, что это может произойти, что научатся?
ШИМЕЛОВ. Вот то, что я говорю?
ТОПАЛЛЕР. Да.
ШИМЕЛОВ. Конечно, нет!
ТОПАЛЛЕР. Значит – тупик?
ШИМЕЛОВ. Тупик на какой-то исторический период. Понимаешь, на какой-то исторический период. Когда он кончится – неизвестно.
ТОПАЛЛЕР. Ты без малого сорок лет на подмостках. Скажи, разве ты когда-нибудь к своей работе относился по-другому? Как ты можешь пытаться перенести свое отношение к жизни на людей, которые тебе абсолютно чужды и которым совершенно чужд ты? Даже если они тебе рукоплещут и кричат: "Шимелов! Шимелов!".
ШИМЕЛОВ. Не могу перенести. Я могу с Топаллером об этом поговорить. Все! И облегчить душу. Все!
ТОПАЛЛЕР. Лева, я подхожу к области, которую в принципе, если бы я был умным человеком, я бы сейчас не стал затрагивать, потому что, с одной стороны, это мне делать совершенно не с руки, но с другой стороны, я себе просто никогда не прощу, что я струсил.
ШИМЕЛОВ. Что?
ТОПАЛЛЕР. Ты в свое время отхлестал телевизионных ведущих за абсолютную профнепригодность. И среди прочего ты сказал вещь, которой грешу я. Я все-таки наберусь наглости и смелости тебя об этом спросить. Ты сказал, что телевизионный ведущий вообще по определению не имеет права на равных разговаривать с гостем, что опровергать гостя, сражаться с гостем может только телезритель.
ШИМЕЛОВ. Да.
ТОПАЛЛЕР. Когда я это прочел, (а ты знаешь мое отношение к тебе еще с тех времен, когда я был совсем сопливый, а ты уже был мэтром), я подумал: может быть, я все делаю неправильно? Вот сейчас мы с тобой беседуем, если решить, что то, что ты написал – правда, значит…
ШИМЕЛОВ. Нет, Виктор, все делаешь правильно. Ты же не опровергаешь. Ты ни разу не опроверг мою мысль. Ты меня вытаскиваешь на эти мысли. Вот это и есть главная задача модератора – вытащить из человека. А они решат, сказал я глупость или нет – вот и все. Идиот я или не идиот, они решат. А ты даешь им возможность это решить. Это и есть работа ведущего. Ты же ни разу не поспорил со мной.
ТОПАЛЛЕР. А мне хотелось.
ШИМЕЛОВ. Правильно! Но ты сдержал себя, и вот это и есть искусство телеведения.
ТОПАЛЛЕР. Ты что, хочешь сказать, что если гость говорит что-то…
ШИМЕЛОВ. Давай, я тебе покажу этюд.
ТОПАЛЛЕР. Подожди, мы с тобой немножко раскроем кухню.
ШИМЕЛОВ. Да я понял.
ТОПАЛЛЕР. Ты хочешь сказать, что если напротив меня сидит Жириновский, а не Лева Шимелов, и он говорит что-то, с чем я абсолютно не согласен, я должен молчать в тряпочку?
ШИМЕЛОВ. Да. Вот скажи: "Дважды два пять".
ТОПАЛЛЕР. Дважды два пять.
ШИМЕЛОВ. Витя, это очень интересно. Уважаемые телезрители, вы обратите внимание, это новая позиция. А развейте эту тему. Как вы пришли к тому, что дважды два пять. Вот и все. А те говорят: "Ну и идиот сидит!". Поэтому когда Жириновский говорит чушь, ты должен восхититься этим и сказать: "Слушайте, как интересно! Да, да, ну-ка продолжайте".
ТОПАЛЛЕР. Тогда у меня к тебе следующий вопрос. Будем считать, что я подставился, мне удалось тебя спровоцировать, а ты хитро ушел.
ШИМЕЛОВ. Да я понимаю все, что ты говоришь.
ТОПАЛЛЕР. Теперь тогда объясни мне такую вещь, почему конферансье хорошего настоящего уровня, который в принципе могли бы быть профессиональными ведущими на телевидении, этим практически не занимаются в России? Почему Шимелову никто не предложил свою программу, зная его мгновенную реакцию, его блистательное мгновенное остроумие, быстрый ум – то есть те качества, которые так необходимы ведущему?
ШИМЕЛОВ. Шимелов тут не одинок. Есть талантливее меня в сто раз люди. Там не хотят новых людей – на телевидении. Поэтому такие, как, скажем, Дибров, ну, все они профессионалы высокие, они скачут из программы в программу. Не хотят на телевидении иметь дело люди с новыми людьми. Они говорят: "Коля, ты закончил? Заканчиваешь программу? Давай на этот канал, будешь вести это". Им так удобнее. Им спокойно. Они помешаны на том, что если телезритель привык к этому лицу, то только это лицо и должно вести передачи. Новации им не нужны. Это моя мечта – быть телеведущим один раз в жизни. То есть я был когда-то, но в таких веселых передачах. Ну, это неосуществимая мечта. Но на то она и мечта. Ничего страшного, Витя. Все нормально. Все нормально. Вот ты говоришь, что я набрасываюсь. Не на всех. Там есть талантливые люди. Но главная беда – я об этом тоже писал, - что наши, как правило, телеведущие не являются телеведущими, а блистательно играют роли телеведущих, а это разные ипостаси. Вот ты сидишь естественный, как собака, прости. Вот это и надо в эфире, понимаешь? Тебе захочется почесаться – ты так сделаешь. А они – нет. Они скажут: "Стоп! Продолжайте". Вот вам и вся разница. Они играют эти роли ведущих. Он – прокурор-ведущий. Он – кто угодно. Он – судья-ведущий. Ну, кто угодно, но не ведущий.
ТОПАЛЛЕР. Я тебя не отпущу, пока ты не расскажешь анекдот. Но я не знаю, можно ли тебя просить…
ШИМЕЛОВ. А! Можно.
ТОПАЛЛЕР. …потому что я не знаю, есть ли у тебя в запасе анекдоты с той лексикой, которую можно употреблять. Заменять слова нельзя, иначе анекдот умирает.
ШИМЕЛОВ. Да. Есть. Я не могу проявить такое неуважение к твоим ребятам, которые тебя слушают. Нет, Витя, я расскажу анекдот, который никто еще не знает. Я, правда, рассказал по радио его, но я думаю, что там аудитория значительно меньше. Только я скажу, что еврейский юмор, он обладает одним качеством – он очень самоиронией обладает высокой. Ни в каких других национальных анекдотах национальных такой самоиронии, как в еврейских, нет. И вот основанный на этой самоиронии анекдот.
Два еврея идут по полю, немножко подвыпившие, весело идут, пританцовывая. И вдруг перед их носом опускается, летающая тарелка, из которой выходят два маленьких зеленых существа в скафандрах с усиками антенн. Эти существа идут навстречу евреям, и происходит такой диалог:
- Зрав-струй-те, жи-те-ли пла-не-ты Зем-ля.
- А! Шалом! Шалом! Лехаим! Лехаим!
- Свя-тая га-лак-ти-ка! Они уже и здесь вы-са-ди-лись!
ТОПАЛЛЕР. Тогда идем дальше. Ты ведь представитель гремучей национальной смеси – наполовину еврей наполовину армянин – еврейскую тематику ты сейчас осветил, а теперь с тебя еще и армянский анекдот.
ШИМЕЛОВ. Ой, ну армянские… Ну, самый короткий, потому что надо беречь время.
Армянин звонит соседям и говорит: "Здравствуйте, извините, что я вас беспокою. Скажите, пожалуйста, у вас горячая вода идет?". Тот говорит: "Одну минутку". Возвращается и говорит: "Вы знаете, горячая вода идет, но она холодная". Логика у нас.
ТОПАЛЛЕР. Лева…
ШИМЕЛОВ. Витя, дай два слова скажу.
ТОПАЛЛЕР. Давай.
ШИМЕЛОВ. Дело в том, что уже прошло много времени, по-моему, уже больше месяца, как была "Моя кошерная леди" здесь, да? Я только два слова скажу.
ТОПАЛЛЕР. Говори, говори.
ШИМЕЛОВ. Наша зарплата, ребята, не зависит от того, сколько человек в зале. Мы – государственный театр. Но я хочу, чтобы как можно больше народу посмотрело на "Мою кошерную леди", потому что это удивительный спектакль по пьесе Хайта с музыкой Шаинского. Ну, извини, я должен, что-то…
ТОПАЛЛЕР. Говори, говори.
ШИМЕЛОВ. Да, да. Мы, может быть, приедем через полгода снова. Пойдите на этот спектакль, вы получите удовольствие – даю честное слово. Витя знает, что я никогда не вру. Все.
ТОПАЛЛЕР. Это правда, дорогие друзья. Шимелов никогда не врет, и это одна из его серьезнейших проблем и омерзительнейших черт его характера, из-за которой он много чего накушался, и, я думаю, еще накушается в жизни.
ШИМЕЛОВ. Я знаю.
ТОПАЛЛЕР. Лева, у нас осталось совсем немного времени. Ты не можешь успеть за эти несколько минут проявить свой взрывной характер. Я к тебе сейчас обращусь с просьбой, я специально так тебя готовлю, чтобы ты не испортил впечатление от нашей дружеской беседы…
ШИМЕЛОВ. Ну, лови, лови меня, лови.
ТОПАЛЛЕР. У нас, видишь ли, программа всегда заканчивается стихами.
ШИМЕЛОВ. О!
ТОПАЛЛЕР. Спокойно, Лева. Я тебя специально не предупредил, понимая, что я могу нарваться. Тем не менее, что-нибудь сходу смешное…
ШИМЕЛОВ. Не умею.
ТОПАЛЛЕР. Лева!
ШИМЕЛОВ. Ну, ладно. Все, Витя, я не могу уходить за кадр.
ТОПАЛЛЕР. Портить впечатление не можешь.
ШИМЕЛОВ. Не могу, уходить за рамки уважаемой программы, нет. Хорошо. Я уже показывал вот эти мультяшки, о которых ты меня спрашивал. Но у меня были и на русском языке. И вот один коротенький мультфильм был с голосом. Я вам голос покажу – это стихотворение.
Наша Таня горько плачет -
Уронила в речку мячик.
Тише, Танечка, не плачь,
Это ведь соседский мяч!
Ну вот.
ТОПАЛЛЕР. Лева, спасибо тебе большое.
ШИМЕЛОВ. Спасибо, Витя.
ТОПАЛЛЕР. Я хочу тебе пожелать, чтобы ты еще долгие-долгие годы оставался вот этим городским сумасшедшим…
ШИМЕЛОВ. Да, да, да, да.
ТОПАЛЛЕР. Понимаешь, который психует, работает… работает, опять психует... И вот этот фанатизм, этот сумасшедший кураж, сумасшедший взрывной характер, которому могут позавидовать очень молодые люди, потому что никогда его не наберут, а значит – ничего в профессии не сделают и не добьются, чтобы это свое творческое сумасшествие ты продолжал нести и встречал в зале, для которого ты работаешь (как режиссер, как актер – неважно) те глаза, которые тебя любят, понимают и уважают. Потому что я могу тебе сказать, я этого не делал, но на прощанье – один комплимент… Может, это не комплимент. Шимелова любят, Шимелова не любят, но я не знаю ни одного человека, который не уважает Льва Павловича Шимелова. Лева, спасибо тебе большое.
ШИМЕЛОВ. Витя, спасибо тебе. У тебя есть качество дарить душевное тепло, чего мне всегда не хватает. И я вместо прощанья скажу: "Господи, как же уютно у вас в студии!".
ТОПАЛЛЕР. Спасибо тебе. Дорогие друзья, наша сегодняшняя программа подошла к концу. Спасибо, что вы этот час были с нами. До встречи через неделю. И будьте, пожалуйста, благополучны.
ТОПАЛЛЕР. А ты продолжаешь оставаться таким же сумасшедшим футбольным болельщиком, как раньше, или потерял интерес?
ШИМЕЛОВ. Да, конечно. Конечно. Конечно. Кстати, знаешь, почему у "Реала Мадрида" бывают периоды, когда он проигрывает? Потому что там нет середняков. Середняки очень нужны, но они должны быть при звездах, а не вместо них.
ТОПАЛЛЕР. Мне очень понравилась твоя статья в одной из центральных российских газет о том, что проблемы российского футбола связаны с низким уровнем телекомментаторов.
ШИМЕЛОВ. Да! Да!
ТОПАЛЛЕР. Я просто получил колоссальное удовольствие. Ты объяснял все неуспехи российского футбола…
ШИМЕЛОВ. Я и сейчас продолжаю и могу доказать.
ТОПАЛЛЕР. …тупостью и бездарность футбольных комментаторов.
ШИМЕЛОВ. Психологической бездарностью. Они делают сглаз, они порчу наводят. С первых минут они говорят: "Наши – великие, мы победим!". А Космос это не прощает. "Чего-чего ты сказал? Вы победите? Сейчас я вам устрою!" – говорит Космос сверху. Что ты? Надо быть осторожным! – "Мы проиграем. Да, мы слабы. Но, может быть, нам повезет", – максимум, что можно сказать. А они кричат: "Молодцы ребята! У них все впереди! О, еще сорок минут! Мы сейчас их сломаем!". Ну вот.
ТОПАЛЛЕР. Надо затронуть еще одну твою ипостась, о которой немногие знают – это твоя работа с мультфильмами. В том числе, и с такими знаменитыми, как "Пластилиновая ворона". Нет, не проси меня. Все равно расскажешь.
ШИМЕЛОВ. Витя! Витя, было время, ну, по-моему, конец шестидесятых, когда еще фильмы Диснея широко не пришли к нам, но они были известны. Уже слово "Микки Маус" произносилось. И я сделал номер, мультяшный номер. Показывал фильмы Диснея. Ну, сейчас у меня дыхание не то, но я делал голоса диснеевские. Вот такой номер у меня был, и зритель принимал это потрясающе, потому что это ему заменяло мультфильмы, которых тогда не было. А потом они появились и, естественно, номер уже нельзя было делать, потому что широко диснеевские фильмы пошли в эфир.
ТОПАЛЛЕР. Но ты и озвучивал мультфильмы тоже? Было это?
ШИМЕЛОВ. Было. Да, было. Ну, вот ты упомянул "Пластилиновую ворону". Это мы с Левенбуком, кстати, опять же озвучивали-то.
ТОПАЛЛЕР. Все-таки я хочу из области воспоминаний, чрезвычайно приятных, тем не менее, обратиться к современности. А я так понимаю, что современность – это для тебя все-таки в первую очередь спектакль "Моя кошерная леди" в "Шаломе"?
ШИМЕЛОВ. Сейчас только это.
ТОПАЛЛЕР. Давай все-таки об этом поподробнее поговорим. Расскажи о своих каких-то новых ощущениях, связанных с твоей новой режиссерской ролью. Собираешься ли ты двигаться дальше исключительно в этом направлении? Что ты нашел на этом пути? Что ты потерял? Короче говоря, я умолкаю. Тебе – слово.
ШИМЕЛОВ. Хайт создал поле неимоверное своей пьесой, где можно все придумывать…
ТОПАЛЛЕР. Извини меня, я тебя перебиваю. Тоже идет от мультфильмов, потому что "Кот Леопольд" – тоже работа покойного Хайта.
ШИМЕЛОВ. Конечно. Конечно. Поэтому мы и привезли "Кота Леопольда" и "Мою кошерную леди". Хайт создал такое поле, где можно творить, и его дополнять в его же заданности, понимаешь? И это такая была интересная работа. Мы уже сыграли 65 спектаклей, и после каждого спектакля мы делаем поправки. Делаем что-то еще. Но я хочу сказать не об этом. Я хочу сказать об американском русском зрителе. Я потрясен совершенно. То есть я знал зрителя, я приезжал с концертами, здесь вел не раз концерты, я знал, что это – классный зритель. Но я не был знаком с театральным зрителем. Витя, я обалдел совершенно. Это дети сидят. Дети! Ты знаешь, у нас есть эпизод, где герой никак не может произнести фразу: "Каким я был дураком!". Так вот когда он в очередной раз говорит: "Каким же я был…" – в зале закричали: "Дураком ты был! Дураком!". Я… У меня слезы полились, Витя, за кулисами. Зритель американский русский, он так принимает! Никогда… Я скажу сейчас одну вещь, я надеюсь, в России там мало ваш канал пока еще смотрят, может быть, меня там не услышат, я надеюсь…
ТОПАЛЛЕР. Передадим, если не услышат.
ШИМЕЛОВ. Я тебя умоляю! Американский русский зритель лучше московского русского зрителя. Все – я сказал. Никому не передавай.
ТОПАЛЛЕР. Лева, а за счет чего? Ну что мы наивнее?
ШИМЕЛОВ. А за счет чего ты вот такой ведущий, с каким я давно не встречался в Москве? За счет внутренней свободы, приобретенной в этой стране. Есть внешняя свобода: куда хочу - пойду, чего хочу – скажу… Это внешняя свобода. А внутренняя свобода – это то есть спинной мозг. И вот наши, живущие здесь много лет, да и мало, впитали в себя это главное в Америке – внутреннюю свободу. Ты можешь быть дисциплинированным человеком, все законы исполнять, а внутри ты свободен. Вот у наших актеров… почему никогда наши киноактеры не станут звездами в Голливуде – потому что у них нет абсолютной внутренней свободы, они не существуют, не живут, они играют жизнь. Талантливо, но играют. То же самое – на эстраде. Играется жизнь. Играются чувства. А надо чувствовать и жить. То же самое и здесь. Вот почему такой зритель? Он открыт, внутренне свободен. И реакция его – если ему что-то не понравится, тут же благодаря своей внутренней свободе он пошлет к черту тех, кто на сцене.
ТОПАЛЛЕР. А американский русский зритель отличается от русского зрителя в Израиле или в Европе?
ШИМЕЛОВ. Отличается. Все равно выше. И австралийский, и… Как бы хорош ни был зритель, в Америке зритель немножечко другой. Не будем говорить: лучше-хуже. Другой. Но для меня это лучше.
ТОПАЛЛЕР. Лева, в первой части нашего разговора мы с тобой говорили о языке. Ты говорил блестящие вещи и раньше. Очень жесткие, очень неприятные окружающим. Ты нещадно и беспощадно издевался над тем, что ты слышишь с телеэкрана, над тем, что ты слышишь с театральных или эстрадных подмостков. Я никогда не забуду этого " как грится" вместо "как говорится" и прочие вот эти вот ляпы и прочий новояз, который существует. Как ты считаешь, потихоньку вот эта шелуха словесная сходит на нет, возвращается та русская речь, в чистоту которой ты всегда был влюблен и которую ты вот так вот пас, извини за это слово; или становится все хуже и хуже?
ШИМЕЛОВ. Ответ отрицательный. Не "хуже и хуже", но это и не улучшается. Не получается пока этого. Не до этого пока.
ТОПАЛЛЕР. Акунин мне сказал, что напрасно вы так переживаете по поводу русского языка, по поводу того, что путают падежи, по поводу того, что используют слова, которые нормальный человек слышать не может, причем ведущие – люди, которые обязаны быть на самом высоком уровне языка. Он говорит: "Это все нормально. Через какое-то время все утрамбуется. Часть того, что сегодня воспринимается как мерзость, будет восприниматься как уже привычный язык. Язык – живая история. И в этом ничего страшного нет". Не поверить известному писателю…
ШИМЕЛОВ. Он абсолютно прав, Витя. Я бы повторил слово в слово.
ТОПАЛЛЕР. А что же ты тогда так злишься? Что же ты тогда пишешь такие страшные статьи? Что же так издеваешься над коллегами?
ШИМЕЛОВ. Витя, Витя, я не издеваюсь над тем, что человек не очень грамотен. Я издеваюсь над тем, что ненавижу больше всего и считаю главной бедой России стандартность мышления – только это. Только это. Когда это входит в стандарт мышления, тогда это ужасно. А так, пусть говорят, как хотят.
ТОПАЛЛЕР. Ну, я тебе хочу сказать, что такие выражения, как "очень замечательно"…
ШИМЕЛОВ. Это ужас.
ТОПАЛЛЕР. Или выражение, которое каждый считает своим долгом повторить через фразу "на самом деле".
ШИМЕЛОВ. И "как бы" еще, да. Витя, знаешь, какое выражение я больше всего ненавижу в том ряду, какой ты предложил? Ты удивишься. "Уважаемые дамы и господа". Ведь в понятие "дамы и господа" входит респект уже. И я кричу об этом на каждом углу. Нет! И по радио, и по телевидению: "Уважаемые дамы и господа". "Дамы и господа" – это уже уважаемые.
ТОПАЛЛЕР. Ты как-то где-то заявил, что считаешь главной бедой России не устаревшее "дураки и дороги", а стандартность мышления. Скажи, а как ты сегодня оцениваешь вот все-таки?.. У тебя, наверняка, есть свой взгляд. Я далек от того, чтобы тебя запихивать и заталкивать в политическую тему, но у тебя, наверняка, есть какие-то свои внутренние эмоциональные ощущения той действительности, в которой ты существуешь?
ШИМЕЛОВ. Да, Витя, нельзя сейчас требовать от России ничего, где назначь президентом любого гения – через двадцать минут будут плакаты: "Долой!". Понимаешь, это она так устроена, эта страна. Она – особая страна. Когда озоновые дыры появились везде, над Россией не было ни одной озоновой дыры. Когда везде был сбой компьютеров в миллениум, у России не сбился ни одни компьютер. За шесть лет – с 92-го по 98-й годы – все население страны потеряло все свои сбережения до копейки. Представь себе, что это произошло бы в европейской стране! Ничего. Пережили и идем дальше. Это – особая страна. Особая. Как говорил Черчилль, "создают трудности с улыбкой". Но! Страшно не это. Есть два страшных момента. Если бы их исправить, Витя, все было бы у нас значительно лучше. Первый момент – отношение к малому бизнесу. Ну, не может понять это государство, что это их бизнес малый! Не может понять, как в Америке, что чем больше, тем лучше для государства. И второе – отношение к старости. Не может понять наше родное государство, что старость – это бизнес его! В чем он заключается? Когда человек знает, что в старости о нем позаботятся, как в Америке – "дожить бы до пенсии – попутешествовать!", да? когда человек знает, что в старости о нем позаботятся, он будет работать, как зверь, он будет, как ты отказываться… Но ты не из-за этого, ты по другой причине отказываешься от любого… как ты мне сказал: для тебя главное – работа и плевал ты на выходные дни. Вот так будут работать все, как в Америке. Понимаешь, сверхработу, дополнительную будут хватать. А наши – только бы не работать. "На фиг мне надо! Для чего? Когда уйду на пенсию – нищенствовать буду!". Бизнес чистый государства, самый сильный – это старость. Вот на нем и надо делать все. Внушить поколениям: работай, делай для страны все, будет тебе 65 – вот так будешь жить!". Ничего подобного. Не понимают. Вот это меня волнует.
ТОПАЛЛЕР. Ты веришь, что в этом плане ситуация может измениться?
ШИМЕЛОВ. Вот если бы научились понимать, что старость – это…
ТОПАЛЛЕР. Лева, не "если бы…" – ты веришь, что это может произойти, что научатся?
ШИМЕЛОВ. Вот то, что я говорю?
ТОПАЛЛЕР. Да.
ШИМЕЛОВ. Конечно, нет!
ТОПАЛЛЕР. Значит – тупик?
ШИМЕЛОВ. Тупик на какой-то исторический период. Понимаешь, на какой-то исторический период. Когда он кончится – неизвестно.
ТОПАЛЛЕР. Ты без малого сорок лет на подмостках. Скажи, разве ты когда-нибудь к своей работе относился по-другому? Как ты можешь пытаться перенести свое отношение к жизни на людей, которые тебе абсолютно чужды и которым совершенно чужд ты? Даже если они тебе рукоплещут и кричат: "Шимелов! Шимелов!".
ШИМЕЛОВ. Не могу перенести. Я могу с Топаллером об этом поговорить. Все! И облегчить душу. Все!
ТОПАЛЛЕР. Лева, я подхожу к области, которую в принципе, если бы я был умным человеком, я бы сейчас не стал затрагивать, потому что, с одной стороны, это мне делать совершенно не с руки, но с другой стороны, я себе просто никогда не прощу, что я струсил.
ШИМЕЛОВ. Что?
ТОПАЛЛЕР. Ты в свое время отхлестал телевизионных ведущих за абсолютную профнепригодность. И среди прочего ты сказал вещь, которой грешу я. Я все-таки наберусь наглости и смелости тебя об этом спросить. Ты сказал, что телевизионный ведущий вообще по определению не имеет права на равных разговаривать с гостем, что опровергать гостя, сражаться с гостем может только телезритель.
ШИМЕЛОВ. Да.
ТОПАЛЛЕР. Когда я это прочел, (а ты знаешь мое отношение к тебе еще с тех времен, когда я был совсем сопливый, а ты уже был мэтром), я подумал: может быть, я все делаю неправильно? Вот сейчас мы с тобой беседуем, если решить, что то, что ты написал – правда, значит…
ШИМЕЛОВ. Нет, Виктор, все делаешь правильно. Ты же не опровергаешь. Ты ни разу не опроверг мою мысль. Ты меня вытаскиваешь на эти мысли. Вот это и есть главная задача модератора – вытащить из человека. А они решат, сказал я глупость или нет – вот и все. Идиот я или не идиот, они решат. А ты даешь им возможность это решить. Это и есть работа ведущего. Ты же ни разу не поспорил со мной.
ТОПАЛЛЕР. А мне хотелось.
ШИМЕЛОВ. Правильно! Но ты сдержал себя, и вот это и есть искусство телеведения.
ТОПАЛЛЕР. Ты что, хочешь сказать, что если гость говорит что-то…
ШИМЕЛОВ. Давай, я тебе покажу этюд.
ТОПАЛЛЕР. Подожди, мы с тобой немножко раскроем кухню.
ШИМЕЛОВ. Да я понял.
ТОПАЛЛЕР. Ты хочешь сказать, что если напротив меня сидит Жириновский, а не Лева Шимелов, и он говорит что-то, с чем я абсолютно не согласен, я должен молчать в тряпочку?
ШИМЕЛОВ. Да. Вот скажи: "Дважды два пять".
ТОПАЛЛЕР. Дважды два пять.
ШИМЕЛОВ. Витя, это очень интересно. Уважаемые телезрители, вы обратите внимание, это новая позиция. А развейте эту тему. Как вы пришли к тому, что дважды два пять. Вот и все. А те говорят: "Ну и идиот сидит!". Поэтому когда Жириновский говорит чушь, ты должен восхититься этим и сказать: "Слушайте, как интересно! Да, да, ну-ка продолжайте".
ТОПАЛЛЕР. Тогда у меня к тебе следующий вопрос. Будем считать, что я подставился, мне удалось тебя спровоцировать, а ты хитро ушел.
ШИМЕЛОВ. Да я понимаю все, что ты говоришь.
ТОПАЛЛЕР. Теперь тогда объясни мне такую вещь, почему конферансье хорошего настоящего уровня, который в принципе могли бы быть профессиональными ведущими на телевидении, этим практически не занимаются в России? Почему Шимелову никто не предложил свою программу, зная его мгновенную реакцию, его блистательное мгновенное остроумие, быстрый ум – то есть те качества, которые так необходимы ведущему?
ШИМЕЛОВ. Шимелов тут не одинок. Есть талантливее меня в сто раз люди. Там не хотят новых людей – на телевидении. Поэтому такие, как, скажем, Дибров, ну, все они профессионалы высокие, они скачут из программы в программу. Не хотят на телевидении иметь дело люди с новыми людьми. Они говорят: "Коля, ты закончил? Заканчиваешь программу? Давай на этот канал, будешь вести это". Им так удобнее. Им спокойно. Они помешаны на том, что если телезритель привык к этому лицу, то только это лицо и должно вести передачи. Новации им не нужны. Это моя мечта – быть телеведущим один раз в жизни. То есть я был когда-то, но в таких веселых передачах. Ну, это неосуществимая мечта. Но на то она и мечта. Ничего страшного, Витя. Все нормально. Все нормально. Вот ты говоришь, что я набрасываюсь. Не на всех. Там есть талантливые люди. Но главная беда – я об этом тоже писал, - что наши, как правило, телеведущие не являются телеведущими, а блистательно играют роли телеведущих, а это разные ипостаси. Вот ты сидишь естественный, как собака, прости. Вот это и надо в эфире, понимаешь? Тебе захочется почесаться – ты так сделаешь. А они – нет. Они скажут: "Стоп! Продолжайте". Вот вам и вся разница. Они играют эти роли ведущих. Он – прокурор-ведущий. Он – кто угодно. Он – судья-ведущий. Ну, кто угодно, но не ведущий.
ТОПАЛЛЕР. Я тебя не отпущу, пока ты не расскажешь анекдот. Но я не знаю, можно ли тебя просить…
ШИМЕЛОВ. А! Можно.
ТОПАЛЛЕР. …потому что я не знаю, есть ли у тебя в запасе анекдоты с той лексикой, которую можно употреблять. Заменять слова нельзя, иначе анекдот умирает.
ШИМЕЛОВ. Да. Есть. Я не могу проявить такое неуважение к твоим ребятам, которые тебя слушают. Нет, Витя, я расскажу анекдот, который никто еще не знает. Я, правда, рассказал по радио его, но я думаю, что там аудитория значительно меньше. Только я скажу, что еврейский юмор, он обладает одним качеством – он очень самоиронией обладает высокой. Ни в каких других национальных анекдотах национальных такой самоиронии, как в еврейских, нет. И вот основанный на этой самоиронии анекдот.
Два еврея идут по полю, немножко подвыпившие, весело идут, пританцовывая. И вдруг перед их носом опускается, летающая тарелка, из которой выходят два маленьких зеленых существа в скафандрах с усиками антенн. Эти существа идут навстречу евреям, и происходит такой диалог:
- Зрав-струй-те, жи-те-ли пла-не-ты Зем-ля.
- А! Шалом! Шалом! Лехаим! Лехаим!
- Свя-тая га-лак-ти-ка! Они уже и здесь вы-са-ди-лись!
ТОПАЛЛЕР. Тогда идем дальше. Ты ведь представитель гремучей национальной смеси – наполовину еврей наполовину армянин – еврейскую тематику ты сейчас осветил, а теперь с тебя еще и армянский анекдот.
ШИМЕЛОВ. Ой, ну армянские… Ну, самый короткий, потому что надо беречь время.
Армянин звонит соседям и говорит: "Здравствуйте, извините, что я вас беспокою. Скажите, пожалуйста, у вас горячая вода идет?". Тот говорит: "Одну минутку". Возвращается и говорит: "Вы знаете, горячая вода идет, но она холодная". Логика у нас.
ТОПАЛЛЕР. Лева…
ШИМЕЛОВ. Витя, дай два слова скажу.
ТОПАЛЛЕР. Давай.
ШИМЕЛОВ. Дело в том, что уже прошло много времени, по-моему, уже больше месяца, как была "Моя кошерная леди" здесь, да? Я только два слова скажу.
ТОПАЛЛЕР. Говори, говори.
ШИМЕЛОВ. Наша зарплата, ребята, не зависит от того, сколько человек в зале. Мы – государственный театр. Но я хочу, чтобы как можно больше народу посмотрело на "Мою кошерную леди", потому что это удивительный спектакль по пьесе Хайта с музыкой Шаинского. Ну, извини, я должен, что-то…
ТОПАЛЛЕР. Говори, говори.
ШИМЕЛОВ. Да, да. Мы, может быть, приедем через полгода снова. Пойдите на этот спектакль, вы получите удовольствие – даю честное слово. Витя знает, что я никогда не вру. Все.
ТОПАЛЛЕР. Это правда, дорогие друзья. Шимелов никогда не врет, и это одна из его серьезнейших проблем и омерзительнейших черт его характера, из-за которой он много чего накушался, и, я думаю, еще накушается в жизни.
ШИМЕЛОВ. Я знаю.
ТОПАЛЛЕР. Лева, у нас осталось совсем немного времени. Ты не можешь успеть за эти несколько минут проявить свой взрывной характер. Я к тебе сейчас обращусь с просьбой, я специально так тебя готовлю, чтобы ты не испортил впечатление от нашей дружеской беседы…
ШИМЕЛОВ. Ну, лови, лови меня, лови.
ТОПАЛЛЕР. У нас, видишь ли, программа всегда заканчивается стихами.
ШИМЕЛОВ. О!
ТОПАЛЛЕР. Спокойно, Лева. Я тебя специально не предупредил, понимая, что я могу нарваться. Тем не менее, что-нибудь сходу смешное…
ШИМЕЛОВ. Не умею.
ТОПАЛЛЕР. Лева!
ШИМЕЛОВ. Ну, ладно. Все, Витя, я не могу уходить за кадр.
ТОПАЛЛЕР. Портить впечатление не можешь.
ШИМЕЛОВ. Не могу, уходить за рамки уважаемой программы, нет. Хорошо. Я уже показывал вот эти мультяшки, о которых ты меня спрашивал. Но у меня были и на русском языке. И вот один коротенький мультфильм был с голосом. Я вам голос покажу – это стихотворение.
Наша Таня горько плачет -
Уронила в речку мячик.
Тише, Танечка, не плачь,
Это ведь соседский мяч!
Ну вот.
ТОПАЛЛЕР. Лева, спасибо тебе большое.
ШИМЕЛОВ. Спасибо, Витя.
ТОПАЛЛЕР. Я хочу тебе пожелать, чтобы ты еще долгие-долгие годы оставался вот этим городским сумасшедшим…
ШИМЕЛОВ. Да, да, да, да.
ТОПАЛЛЕР. Понимаешь, который психует, работает… работает, опять психует... И вот этот фанатизм, этот сумасшедший кураж, сумасшедший взрывной характер, которому могут позавидовать очень молодые люди, потому что никогда его не наберут, а значит – ничего в профессии не сделают и не добьются, чтобы это свое творческое сумасшествие ты продолжал нести и встречал в зале, для которого ты работаешь (как режиссер, как актер – неважно) те глаза, которые тебя любят, понимают и уважают. Потому что я могу тебе сказать, я этого не делал, но на прощанье – один комплимент… Может, это не комплимент. Шимелова любят, Шимелова не любят, но я не знаю ни одного человека, который не уважает Льва Павловича Шимелова. Лева, спасибо тебе большое.
ШИМЕЛОВ. Витя, спасибо тебе. У тебя есть качество дарить душевное тепло, чего мне всегда не хватает. И я вместо прощанья скажу: "Господи, как же уютно у вас в студии!".
ТОПАЛЛЕР. Спасибо тебе. Дорогие друзья, наша сегодняшняя программа подошла к концу. Спасибо, что вы этот час были с нами. До встречи через неделю. И будьте, пожалуйста, благополучны.
http://reka-leta.livejournal.com/238077.html
http://reka-leta.livejournal.com/238180.html
Комментариев нет:
Отправить комментарий