Михаил КОЗАКОВ: "AКТЕР НЕ ДОЛЖЕН БЫТЬ УМНЫМ? НЕПРАВДА!"

Актеры -- мифические персонажи действительности. Но Михаил Козаков препарирует актерскую сущность на молекулярном уровне -- мудрый опыт позволяет ему это. Козакову выпало на долю сыграть на российской сцене роли небывалого диапазона. Шекспир -- от Гамлета до Лира -- щедрый подарок не слишком прямолинейной судьбы. В 22 года -- Гамлет у Охлопкова и вот сейчас, в 68 лет, -- Лир у Хомского

     - Михаил Михайлович! Принято считать, что актер должен быть «пластилином». Органичным до примитивизма, тогда с ним легко режиссеру. А если актер умен, он должен переходить в режиссуру либо получать ярлык «трудного актера», тогда с ним никто не хочет работать.

     - Понимаете, какая история. Давайте вместе поразмышляем вслух. Возьмем, скажем, Олега Борисова. Вышла его книга, где на вопрос: что нужно актеру? -- он отвечает предельно коротко: «Ум». И это Борисов, который никогда не занимался режиссурой, который был органичен, как кошка, был разнообразен, пластичен и переиграл все: от «За двумя зайцами» до «Кроткой» Достоевского. И был умен, и выстроил свою судьбу. Это был актер-личность.
     Или Евстигнеев. О нем иногда говорят: «Он не был Спинозой». Это неправда. Он, возможно, не был так образован, как некоторые в нашем цехе. Он иногда говорил как бы на птичьем языке. Было у него такое выражение, которое мне страшно нравилось: «Тут надо сыграть такой «желе-компот». Это означало: давай все смешаем. И вот это «желе-компот» свидетельствовало о том, что мы понимали друг друга без объяснений. Я думаю, он был человек мудрый, что выше ума.

     - Я знаю, что он часто не запоминал целые куски ролей, и много почти анекдотичных случаев возникало на этой почве.

     - Но он всегда выходил из положения. У него было безупречное чувство ритма, он был идеально музыкален. Вот он играл в «Большевиках» Луначарского. Там длинный монолог. И он говорит, говорит все правильно, потом вдруг забывает кусок и продолжает так же страстно нести жуткую чушь: «Тра-та-та! Вышла кошка за кота!» Мы все прыскаем от смеха на сцене, а публика даже не замечает подвоха, настолько он существует в процессе.
     Или Инна Михайловна Чурикова. При всем ее как бы наиве, при широко распахнутых глазах она человек безусловно умный, а не просто воск в руках режиссера.
     Когда-то мы с Олегом Янковским репетировали у Глеба Панфилова «Гамлета», где я играл Полония. Я тогда концепцию Панфилова резко не принимал, хотя уважаю его как режиссера. У Панфилова было решение, что Гамлет человек политический, почти партийный. Он даже в спальню к матери приходил с вооруженной охраной. Почему? А потому, говорил Панфилов, что он знает, что он не мальчик, и ведет политическую борьбу с королем. Он и у матери ждет нападения врагов. Но ведь Гамлет нам дорог сомнениями, а потом уже поступками. И я Олегу сказал: «Ну как ты позволяешь марать в Гамлете тему сомнений?» А Олег мне говорит: «Понимаешь, какая штука. Актер должен быть, как бл.... У Панфилова такая концепция, и я ложусь под него». Я говорю: «Я понимаю тебя, но весь вопрос: под кого ложиться. Вот если ты ложишься под Эфроса, или под Ефремова, или под того же Панфилова в кино -- это я понимаю. И я лежал под Охлопковым, и Эфросом, и Ефремовым, и под Волчек. Но как это связано с твоей ролью?» И я оказался прав, к сожалению, «Гамлет» Панфилова не был удачным спектаклем. Но Янковский -- человек, очень хорошо соображающий в профессии, поэтому у него и выстроилась потрясающая линия актерской судьбы.

     - Значит, точно выстроить свою судьбу может только умный актер?

     - По-моему, да. Иначе получается одаренный актер, но не выдающийся. Говорят, что актер думает спинным мозгом, и все это правильно. Потому что интуиция и ум не спасают, если нет дарования, непосредственности, обаяния. Я встречал умных людей среди актеров, которые были бездарны. Значит, им просто следовало избрать другую профессию.

     - Давайте вспомним лучших, тех, у кого тема в профессии сложилась.

    - Раневская была безумно трудной актрисой. Она переспала со всеми театрами Москвы, как сама говорила. Искала чистое искусство. Вот она уж была умна, как бес. И не спасалась -- не шла в режиссуру и даже не преподавала.
     Луспекаев -- еще одна вершина. Ну не так был образован, как, скажем, Борисов. Но когда Луспекаев репетировал Ноздрева в телеспектакле Белинского, он весь роман исчеркал карандашами разноцветными, так он готовился. Он эту книгу знал назубок -- он не роль выучивал. Он погружался в литературу. И когда готовился играть «Всю королевскую рать» -- роль, которую потом Жженов сыграл, тоже роман знал наизусть.
     Олег Даль. Он, может быть, не был мудрым. Я часто шутил: «Олег, тебе хотя бы четвертинку еврейской крови, чтобы ты мог быть легкомысленным». Он был очень нервным. Но он не случайно так метался и был трудным актером. Он всегда остро думал, и это было видно на экране. Вот почему, хотя его уже больше двадцати лет нет в живых, он все еще интересен зрителю. Вот только из таких актеров рождаются личности. В сплаве ума и таланта. Мне кажется, что среди тех мастеров, которыми я восхищался, не было дураков.

     - Актер непрерывно выбирает: в каком театре работать, в каком городе, в какой стране, наконец?

     - Человек каждодневно стоит перед выбором и в большом и в малом. Даже кому давать или не давать интервью. Думаешь: ты бы лучше сейчас не интервью давал, а повторял стихи Тютчева, которые завтра надо читать в Брянске. И еще актерская мудрость проявляется и в том, где он отказывается играть. Хорошо бы каталог отказов собрать. Хотя бывают и ошибки. Вот Неелова когда-то отказалась играть у меня в «Безымянной звезде», хотя и до и после этого мы работали вместе. А тогда не поняла сценарий, хотя умная актриса. С другой стороны, даже у великих бывают проходные роли. Но процент таких ошибок мал. А отказов много.

     - Вот у Даля, по воспоминаниям, весь туалет был завален сценариями.

     - Ну, Даль понятно: красив, пластичен, с русским интеллигентным лицом. У меня такого «завала» никогда не было. Меня ограничивала внешность -- я не в каждую картину мог вписаться. Но я и сейчас часто отказываюсь, хотя отнюдь не завален предложениями.

     - А теперь вы мне скажите, почему вы не снимаетесь в сериалах?

     - Ну, вот прислали мне пару сценариев, мне они не понравились, и потом, посмотрев на экране, я еще раз убедился, что прав. Ни разу не пожалел об отказе. Вот прошла шумная экранизация «Идиота». Бортко предлагал мне играть Тоцкого, которого в итоге сыграл Андрей Смирнов. Меня по каким-то соображениям не утвердили. Я посмотрел, мне очень многое там понравилось. Но я рад, что меня не утвердили на Тоцкого. Потому что понял -- ничего нового я бы там не сделал. Не потому, что Смирнов мне не понравился, нормально он сыграл. Но там не было, говоря джазовым языком, размера Чуриковой или Миронова, Петренко или Боярского.

«СЛОВО ОТЗОВЕТСЯ?»

     - Как вы думаете, не случайно одни из самых умных актеров начинают писать книги?

     - Мемуары сейчас пишут многие. Вот Юрский пишет. Я пишу. Мне покойный Семен Израилевич Липкин как-то сказал: «Вы писатель. У вас есть ритм на кончике пера». Надеюсь. Бумага вообще очень дисциплинирует. Я сейчас веду дневники не для печати, а для своих маленьких детей. Чтобы смогли понять, кем был их отец, когда вырастут. Мне ведь сейчас 68 лет, а Зое только 7, и Мишке 14 лет. Многое я им рассказать не могу. Но я и для себя пишу. Бумага для меня как психоаналитик, приносит облегчение, я ей доверяю. Она помогает собраться, выверить что-то. Влезаешь внутрь себя и вынимаешь все потаенное, и горькое, и мерзостное, и всякое. Но, повторяю, это не для печати. Хотя никто никогда не знает, что в результате получится. Вообще я считаю себя в первую очередь актером, во вторую -- режиссером, в третью -- чтецом, и только потом я «бумагомаратель». Однако может так случиться, что через много лет все забудут про мои роли и мои спектакли, а книга как раз и останется для людей, которые будут интересоваться театральным процессом в те времена, когда я проживал на земле. Знаете, как Пушкин говорил? «А что будет? А то, что нас не будет...» Вот Ахматова называла Пушкина «поэтом незаменимых слов».

     - Как вы думаете, пушкинские дневники или письма писались только для себя и друзей или все-таки для потомков?

     - У меня всегда есть сомнения на сей счет. Я не думаю, что он предполагал, что его письмо к Соболевскому, как он с божьей помощью трахнул Анну Керн, будут читать какие-то козаковы и подобные нам люди. Или когда он пишет жене: «Не веди себя, как сучка», он полагает, что это еще кто-нибудь прочтет. Это вообще очень сложный вопрос, для кого писать. Но я же не Пушкин, я понимаю, кого мои лирические дневники будут интересовать. Да никого!

      - Но посмотрите, какой резонанс получило ваше признание о сотрудничестве с КГБ.

     - А я и писал с расчетом, что когда-нибудь это будет прочитано. Только не знал, буду ли я это публиковать. Но что дети это прочтут, я был уверен, оговорив это в завещании.

      - Но вы же это все-таки опубликовали сами!

     - Но опять-таки, это не те дневники, которые я пишу совсем не для посторонних глаз.

     - Интересно, если вы это делаете как бы только для себя, вы все равно точно и грамотно пишете в своем дневнике, автоматически расставляя знаки препинания и деля все на главки?

     - Нет, и если я вам сейчас прочитаю отрывки, вы поймете, что это не так.

     - Ни за что не поверю. Если вы так тщательно набиваете трубку и следите, чтобы крошки табака не упали на ковер, то позвольте усомниться в вашей небрежности при письме даже для себя.

     - Но, во-первых, у меня табак вечно сыплется на пол, и меня упрекает за это жена, мол: «Ты разводишь в комнате свинарник!» Во-вторых, я не задумываюсь о запятых, и путаюсь, и не подбираю слов, и не знаю синонимов. Знаете, что меня поражает всегда? Вот большие литераторы всегда знают такое дикое количество слов и работают с ними. Меня это просто убивает, я сразу начинаю себя и писателем-то не считать. Они такое количество слов помнят, а мы как зациклимся на слове «тусовка», так и не вылезаем никуда из него. Поэтому, когда я беседую с аудиторией, я так часто цитирую. Мне трудно самому найти формулировку, я беру у поэтов, у Пастернака, например: «Он жаждал воли и покоя, а годы шли примерно так, как облака над мастерскою, где горбился его верстак». Вот он правильно написал, он чувствовал себя ремесленником, и его верстак горбился от труда повседневного.

АКТЕРСКАЯ ПСИХОХИМИЯ

     - Вот мы всегда говорим, что плохо, когда «видны нитки», видны старания актера.

     - Все равно пытаешься проникнуть в ошибки или почему он такой трогательный. Ведь актерская профессия -- это особая психофизика и психохимия. Думаешь, почему Господь подарил ему такую улыбку, вот как у Баталова, например. Почему такие глаза, как у Луспекаева. Какие руки были у Даля! При наличии дарования важна еще и психофизика, каким тебя создала природа. Это очень существенно -- твоя конструкция. Можно быть маленького роста, как Чаплин, но обыгрывать это. Он сыграл Гамлета через что-то другое. Он придумал свою маску маленького человечка, и трагизм жизни выразил через свою палитру. Он гений. Вот Луспекаев всегда говорил: Смотри, «личит» тебе эта роль или нет. Переиграть свою природу чрезвычайно трудно. Ты внутри, может быть, чувствуешь себя Ильей Муромцем, а подходишь к зеркалу и говоришь себе: «Ну какой из меня Муромец?» Это категорически тебе не подходит, не те глаза, не то выражение, не тот нос. Есть вещи, ограничивающие даже великих актеров. Согласитесь, что было бы странно, если бы Раневская захотела сыграть Джульетту. Она, может быть, и смогла бы ее сыграть по внутренним данным, будучи молодой актрисой. Но она же не играла это.

     - Вот почему, наверное, вы так любите чтецкую работу?

     - Да. Все-таки она шире. Я в своем возрасте уже не могу играть про любовь молодого человека. Но я могу взять, предположим, прозу, где рассказывается о любви молодого человека или даже девушки, и через это выразить себя. И то я смотрю, не староват ли, может, лучше на радио, где не видно, голосом только это сделать. Вот я недавно фильм снял по «Свадьбе Кречинского». Кречинский -- это стопроцентно моя роль, я давно мечтал о ней. Но вовремя не сыграл, и теперь пришлось искать другого актера. В фильме «Джокер» у меня его сыграл Миша Ефремов. Мы разные совсем, но я ему отдал свое понимание роли. Он, конечно, ее под себя переработал, но и я как-то самовыразился.

     - Значит, возможна некая сублимация?

     - Не все, конечно, удается, но за это борешься. Вообще я много об этом думал -- о несовпадении внутренних и внешних данных. Вот я ставил «Безымянную звезду», и мне казалось, что я в жизни больше подходил к роли Мирою-учителя, чем к Григу, которого я сыграл. Я подумал, а почему бы не попробовать? И пошел на хитрость: я кому-то помогал на пробах и подыграл учителя. Потом посмотрел себя на экране и сказал: «О Боже! Забудь думать даже об этой роли!» Ну хорошо, что я мог поставить этот фильм и сыграть другую роль. А представляете, как быть актеру, который не может сыграть то, о чем он мечтает? Вот такое расхождение не позволяет. Если не дано ни через режиссуру, ни через стихи, ни через бумагу выразить то, что ты хочешь?

     - Что с ним происходит?

     - Трудно. Очень трудно. Вообще умному человеку труднее в любой профессии. Знания порождают скорби. Актер, какой бы он ни был -- маленький, хроменький, лысый, толстый, -- неважно какой! Он себе должен нравиться. Да, я такой маленький, а какой у меня юмор! Я лысый, а зато какой я сильный, и т.д. Если он себя не будет любить постоянно и будет в себе сомневаться -- эти сомнения потом передадутся публике. Потому что в профессию входит и элемент гипноза.

     - Ну какой же умный человек может себе всегда нравиться? Некоторые и по праздникам-то, как говорится, не очень. Как быть?

     - Всякие способы есть. И первый, беда это или не беда -- это водка. Ты выпил и уже кажешься себе красивее, умнее, сильнее, талантливее. Но тут палка о двух концах. Потому что эта привычка -- это допинг, он может действовать разрушительно. А с питьем очень сложные отношения -- трудно вовремя остановиться. И это я тоже знаю по себе. Тут баланс надо держать. Или еще один, для меня тоже трудноразрешимый вопрос: женщины. Они помогают самоутвердиться и поддержать самого себя. Но тут так трудно отличать истинное от надуманного.

     - Не может быть у вас проблем с женщинами!

     - Но я их действительно не понимаю. Ведь не секрет, что любая женщина рядом, как бы ни любила тебя как актера, творческую личность, рано или поздно захочет ответной любви. А я уверен, главная страсть в моей жизни -- ремесло. Именно ради него, служа этой любви, я рассчитываю все: выпить или не выпить, похудеть или отрастить бороду, и многое другое. Если бы я так любил женщин, как я люблю искусство, никаких проблем с ними бы не было. Но я хочу ежесекундного растворения женщины во мне. Женился не раз, потому что стремился к дому. Конечно, я пытаюсь понять и принять позицию женщины, но хочу, чтобы и меня понимали. Или не надо выходить замуж за такого человека, как я, или принимай меня целиком! Я, наверное, не имею права вслух рассуждать на эту тему. Это разговор с самим собой для тайного того самого дневника.

     - Вы чувствуете себя недолюбленным или недолюбившим?

     - Я не вправе так говорить. Беду надо искать в себе. Я иногда под горячую руку вспылю, обвиняя кого-то. Но на самом деле появляется раскаяние, может быть, и запоздалое во всех отношениях, не только с женщинами, иногда с друзьями, порой с родными. Я вспоминаю, что маме не отдал того, что должен был отдать. Мы вообще любим людей, которым что-то отдаем. Есть молитва: «Простите обиды вольные и невольные». И себя все чаще грызешь, и грехи твои по ночам встают, как черные горы, может быть, даже преувеличенные. Но это характер. А характер -- это судьба, как говорят. И постоянно ищешь ответа в ролях, в спектаклях поставленных, в музыке, в случайном собеседнике, в водке, в чем угодно. Человек одинок по своей природе, он пытается преодолеть это одиночество. И ты выговариваешься через роли, и тебе кажется, что возникает контакт с публикой. И тогда ты счастлив.

     - Значит, лучшая любовница -- это публика?

     - Да, да! Но все равно мы все люди, и нам нужна ласка, чтобы тебя кто-то единственный погладил и сказал, какой ты хороший, и даже притворился. Вот тут начинаются у каждого из нас свои отношения с женами, любовницами, любимыми, даже с детьми. Ничего нового я тут не скажу. Но вот поэтому я продолжаю так любить свое ремесло. И для меня нет ничего дороже театрального процесса. Ты боишься спектакля, вдруг публика тебя не захочет, а ты очень хочешь ей понравиться. Не потому, что ты ищешь славы. А на самом деле, что такое слава? Это когда тебя все любят. Слово-то какое: «любят», не «уважают», именно «любят». Только любовь движет миром. И еще очень важно, чтобы были люди, готовые тебя выслушать. Но нельзя быть эгоистом, нужно и самому выслушивать кого-то. Я старался и с женами и с любимыми женщинами. Вот разговорился с вами, меня занесло немного. Но «мысль изреченная есть ложь». Когда говоришь, вроде все складно, а прочитаешь на бумаге, нет, все не то! А потом и за это надо платить, когда ты остаешься один на один с собой. Так устроен человек, и я не исключение.

Елена ТРИШИНА

В материале использованы фотографии: Льва ШЕРСТЕННИКОВА, Виктора ГОРЯЧЕВА, Марка ШТЕЙНБОКА, Эдуарда ЭТТИНГЕРА, Игоря ГНЕВАШЕВА

"Огонек" № 27 от 24.07.2003

Нелегкая атлетика Ефима Шифрина

"Советский спорт" 29 мая 2003, №95(16052) Пряхин С.



Я – ФАНАТ

В том, что я оказался в гостях у известного сатирика Ефима ШИФРИНА, меня убедил не только портрет хозяина дома, с ироничной улыбкой смотрящий на меня со стены, но и голос из комнаты, раздавшийся, едва я переступил порог заранее открытой входной двери: «Тапочки надевайте и проходите!» Оба тапочка, стоявшие передо мной, совершенно случайно оказались на левую ногу.

Нелегкая атлетика Ефима Шифрина

Я – ФАНАТ

В том, что я оказался в гостях у известного сатирика Ефима ШИФРИНА, меня убедил не только портрет хозяина дома, с ироничной улыбкой смотрящий на меня со стены, но и голос из комнаты, раздавшийся, едва я переступил порог заранее открытой входной двери: «Тапочки надевайте и проходите!» Оба тапочка, стоявшие передо мной, совершенно случайно оказались на левую ногу.

СПОРТ ПИВУ НЕ ПОМЕХА

— Как-то прочитал вашу фразу о том, что у вас есть три привычки, от которых вы не можете отказаться…

— Да, помню. Две такие спортивные, а одна – не очень. Кофе, пиво и спортзал. Как раз после нашей беседы я собираюсь отдать должное последней.

— Как удается выкроить время на занятия спортом? Люди вашей профессии часто жалуются, что многое не успевают, и спорт – первое, чем они жертвуют…

— Каждый человек сам составляет свое жизненное расписание. Судьбу человек изменить не может, а жизненные приоритеты расставить вполне в его силах. Почему никто не говорит «выкраивать время на еду»? Почему никто не забывает справить свои естественные надобности? Спорт тоже должен быть жизненной константой.

— А пиво?

— Ну, признался я в этой привычке не потому, что пристрастен. Да, мне нравится пиво, но я им вовсе не злоупотребляю. Я вообще забыл, когда последний раз пил пиво.

АНТИСПОРТИВНЫЙ РЕБЕНОК

— Насколько я знаю, вы в детстве не были спортивным ребенком?

— Не спортивным — это слабо сказано. Точнее будет антиспортивным. У меня был совершенно другой облик, другое мироощущение, несовместимое со спортом. Это были круглые очки, вечная сутулость, неуверенность в себе. Был когда-то такой характерный герой в советском кинематографе – «мальчик, не готовый к войне, которая будет завтра». Этакий кучерявый парнишка в очках, не умеющий стоять на коньках и падающий в обморок при звуке громкого голоса. Если бы я родился в то время, то всех этих героев играл бы я. Более подходящего типажа было просто не найти.

— Интересно, каков был путь к вашему нынешнему пониманию ценности занятий спортом?

— Естественно, не было того, что я в один прекрасный день сказал себе: «Хватит». Ничего подобного. Это был долгий процесс, растянувшийся на годы. Первый шанс измениться мне дало цирковое училище. Уникальное заведение. Не в том смысле, что я там учился, а в том, что оно, единственное в мире, выпускало артистов цирка и эстрады с дипломами. Вдобавок там преподавали очень колоритные и интересные люди, начиная бородатым профессором из Московского государственного университета и заканчивая молодым, но уже модным Романом Виктюком. А физкультуру у нас преподавали отставные цирковые акробаты – создатель первого в мире вертикального полета Юрий Мандыч, легендарный Леонид Петлицкий. Сейчас эти имена почти никому ничего не скажут, но для уха циркового фаната это примерно то же, что для космонавтики Гагарин, а для поклонников рэпа – Децл.

— И какими дисциплинами вам приходилось заниматься в училище?

— Из тех, которые имеют отношение к спорту, могу назвать сценическое движение, пластику, пантомиму, хореографию, фехтование, акробатику и жонглирование. Считайте, там готовили многоборцев, только многоборцев с актерскими дипломами.

— Что, по жонглированию и зачеты сдавали?

— Да, это были нормальные учебные дисциплины – сдавали и зачеты, и экзамены. Я очень гордился, что у меня по акробатике появились «пятерки». К своему удивлению, я узнал, что все можно освоить, все разучить и всего можно достичь. Я даже увлекся. Начал делать колесо, флик-фляки, форденшпрунги, сальто-мортале — сначала с лонжей, потом без всякой лонжи, жонглировал тремя шариками, потом четырьмя, потом тремя булавами, потом четырьмя… Однако этими годами в училище мое первое приобщение к спорту и ограничилось.

ДВУХРАЗОВЫЙ ТРЕНАЖЕР

— Вы стали артистом эстрады?

— Да. Началось беспокойное эстрадное существование, гастрольные мотания, выпивания, банкеты, первые успехи, первые спектакли… С физкультурой было на долгое время завязано. Все, что касалось работы, ограничивалось пятачком, очерченным падающей тенью от микрофона. Все мои попытки двигаться были в пределах этой окружности. Жанр наш в те годы был очень востребован, поскольку общество было закрытым, и я даже подумать не мог, что в мою жизнь когда-то вернется спорт.

— Как же это произошло?

— Случилась перестройка, и жанр начал меняться. Эстрадный сатирик перестал быть неким долгожданным гостем с функциями тонкого обличителя, и выяснилось, что люди хотят зрелищ. То есть обычного стояния артиста у микрофона зрителю стало мало. Нужна была новизна. Я уже понимал, хотя еще и не формулировал для себя, что что-то было упущено. В этот момент меня пригласил Виктюк, и я попал в Театр Вахтангова, где мне пришлось носить на руках Максакову, прыгать с балкона на балкон, совершать кульбиты… Я подумал, что мне чего-то не хватает.

— И вы нашли выход?

— Попытался. Тогда как раз в журналах стали появляться первые картинки с «качками», а в магазинах — первые советские тренажеры. Какие-то пружинки, железки, которые «пришпандоривались» к стене и должны были чудесным образом превратить тебя в такого вот «качка». На месте вот этого шкафа (Ефим встает и открывает дверцу. – Прим. авт.) у меня был тренажер, к которому я подошел ровно два раза.

— Хороший, видимо, был тренажер!

— Я просто не знал, что и как на нем надо было делать. Потом был куплен набор гантелей, с первого дня аккуратно положенный в углу. Во время генеральной уборки с него тщательно вытиралась пыль, и он заботливо клался на место. Я продолжал листать модные журналы, задерживаясь на комплексах упражнений и обещая себе приступить к их выполнению с понедельника, с нового месяца, нового года и так далее, вдобавок увязывая это с попытками бросить курить. Как говорится, все было готово к моему превращению в накачанного красавца, но оно почему-то не происходило.

РИСОВАНИЕ ВМЕСТО ФИЗКУЛЬТУРЫ

— Может, вам нужно было найти компанию?

— Спортивные залы с детства вызывали у меня ощущение стойкого неприятия. Все, что я не умел, я для себя зачеркивал. В школе я постоянно придумывал причины, чтобы удрать с уроков физкультуры, а в университете записался в секцию легкой атлетики только из-за ее названия. Мне казалось, что раз атлетика легкая, то она должна даваться гораздо проще, чем, допустим, поднимание штанги. Однако оказалось, что она не такая уж и легкая. Я не мог долго бегать, задыхался и какое-то время тешил себя мыслями, что я не стайер, а спринтер, пока в конце концов не признался, что и это неправда. Спас меня тот факт, что в определенный момент преподаватель как-то узнал о моих неплохих художественных способностях, и с тех пор зачеты я получал за рисование плакатов о ходе соревнований. Мою нелюбовь к физкультуре, помню, разделял еще один мальчишка с физмата. Такой толстенький парень, Дима Некрасов его звали, никогда не забуду, как он бегал с барьерами на тренировках. Я всегда старался бежать за ним, потому что он животом просто сметал весь инвентарь.

— То есть занятия в общем зале вам не нравились?

— Более того, дух спортивного коллективизма меня просто убивал. К примеру, я просто не мог себе представить, как я должен буду принять душ, натянуть жмущую уши шапочку и прыгнуть с бортика в бассейн, в котором плещется куча людей. Я вырос у моря, плавал там, как все дети, но прыгнуть в воду с бортика – для меня это было что-то нереальное. А произошло мое приобщение к спортзалу достаточно случайно. Я часто выступал в концертном зале «Россия», а там работал большой любитель культуризма по имени Леша. Мы с ним однажды разговорились, и я полушутя задал ему вопрос: «Возможны ли вообще такие чудеса, реально ли простому человеку хотя бы приблизиться к этим журнальным образцам?» Спросил один раз, второй, а на третий он мне и говорит: «Что мы все вокруг да около? Давай завтра и приходи». Я и пришел. И вот уже 10 лет занимаюсь в одном и том же зале, который с тех пор, естественно, превратился из советской «качалки» в современный спортивный центр.

— И чем вы там занимались?

— Первые пару занятий совершал экскурсии. Тренер показал мне какие-то «блины» от штанг, скрипящие тренажеры, которые собирались на Украине и в Литве. Меня это все не впечатлило, да и мышцы болели после первых тренировок. Однако как-то втянулся, постепенно стало формироваться отношение к этому, как к чему-то достижимому и возможному. Я почувствовал, что начал меняться. Причем изменения были не разительные, не внезапные и даже не внешние, а какие-то глубинные. Ощущение физической усталости давало мне уверенность перед вещами, которые раньше казались мне панически страшными.

ПОСЛАНЕЦ С ЛУНЫ

— Вы тогда все-таки были уже известным артистом и наверняка в зале привлекали массу внимания. Чувствовали особое к себе отношение?

— Да. Думаю, тем же тренерам было приятно оказать мне какую-то помощь или консультацию. Что же касается посетителей, то вскоре в Москве появились элитные клубы, и я осознал, что для моего полного спокойствия мне лучше заплатить больше, но зато избежать шепота за спиной и косых взглядов. Тогда я уже знал, что такое настоящий «джим» (от англ. gym – гимнастический зал). В 1990 году я съездил с группой поддержки наших спортсменов на Игры доброй воли, и там нас расселили в семьях простых американцев, которые носились с нами, как с писаными торбами. Советскую делегацию принимали, как посланцев с Луны, – ну как же, развалилась империя зла! Им хотелось нас всех отогреть, приласкать, накормить. Нас везде водили, и я впервые увидел «джим» — семейный спортивный центр, где ты можешь провести весь день, с системой абонементов, скидок и бонусов за верность клубу. Затем я видел и посещал такие залы в Австралии, других странах. Тренируясь, я все больше и больше утверждался в мысли, что упражнения для тела способны успокаивать душу. И вот уже 10 лет я делаю то, что другой человек назвал бы занятиями культуризмом, или бодибилдингом.

— А вы как называете?

— Мне кажется, я просто восполняю для себя тот физический минимум, который был бы частью жизни человека, живущего на природе и занятого деревенским трудом.

СВОЯ «ТУСОВКА» «ОДИНОКОГО ВОЛКА»

— Вот вы говорили, что ездили на Игры доброй воли в 1990 году. А доводилось ездить на другие соревнования в составе так называемых групп поддержки?

— Конкретно в состав зарубежных делегаций я не попадал, однако со спортсменами пересекался практически постоянно. Перед большими соревнованиями приглашали очень часто и футболисты, и хоккеисты, и другие сборные. Пока эстрада и спорт не стали настолько коммерческими, эта связка была очень прочной. Это сейчас везде свои «тусовки», а тогда и слова такого не знали. Нынче на все «тусовки» нужно планомерно распределиться, явить себя миру. На общение со спортсменами у многих звезд не хватает времени. Да и спортсмены сами стали другими.

— Вы с кем-то из спортсменов сейчас общаетесь?

— Я от этого немного отошел. Хотя, когда встречаюсь на телевизионных программах с людьми спорта, вижу, что они не считают меня чужим. Например, пересеклись у Познера с Валерием Газзаевым, нам буквально минуты хватило на установление контакта, а расстались, словно давно друг друга знали. На другой передаче познакомились с тогдашним президентом Федерации бодибилдинга, теперь, когда бываю у него в Питере, звоню, даже захожу в его школу.

— Насколько я знаю, у вас весьма тесные связи с культуристами. На одном сайте, посвященном этому виду спорта, я даже видел ссылку на вашу интернет-страничку в разделе «Наши друзья»…

— В 1994 году у меня был бенефис «Одинокий волк», я пригласил на него очень много спортсменов-культуристов. Не в зал, в смысле, а на сцену. Это имело потрясающий эффект. Мужская часть зала была буквально шокирована горящими взглядами своих спутниц, устремленных на выступающих. Надеюсь, этим мне тоже удалось разбудить у зрителей интерес к занятиям спортом.

— Читал, что в детстве вы участвовали в шахматных олимпиадах и даже добивались определенных успехов…

— Я, как и вы, тоже узнал об этом из Интернета. Честно скажу: нет, не участвовал, не добивался. Я играл в шахматы вместе с отцом и братом, но никаких олимпиад и серьезных успехов не было и в помине.

— А вы считаете шахматы спортом?

— Знаете, в таких случаях говорят, что и эстраду можно считать искусством. Конечно, это не спорт в том смысле, в котором многие привыкли его воспринимать, но это тоже предельная концентрация, предельное напряжение сил — только не физических, а умственных. В конце концов, это тоже соревнование.

— Есть у вас любимые виды спорта?

— Наверное, вас удивлю, но это спортивная гимнастика. На мой взгляд, человек и снаряд – самое честное и естественное противостояние, которое уходит корнями еще в глубь тысячелетий. Гимнастика показывает, что может человек с собой сделать с помощью нехитрых приспособлений – колец, бревна, брусьев. Биатлон или хоккей – это все-таки для гурманов. Для меня же в спорте самым красивым является простота.

ЛИКБЕЗ

Флик-фляки – цирковое название переворотов назад

Фордершпрунги – перевороты вперед

Лонжа – страховочный трос, который пристегивается к поясу акробата

КСТАТИ

Сатирик Шифрин имеет уникальную у представителей своего артистического жанра награду – он лауреат премии «Мистер Фитнес-2000», которой его удостоила сеть клубов World Class.

 "Советский спорт" 

29 мая 2003, №95(16052)    Пряхин С.

НЕЗВЁЗДНАЯ ЗВЕЗДА, или БЕНЕФИС БЕЗ ЛИМУЗИНА

2003 год - это юбилейный год для Ефима Шифрина. 25 лет назад он появился на эстраде, и за эти годы не только исполнил огромное количество монологов, но и удивил нас своими работами в театре, кино и даже литературе.

Зрители и почитатели Ефима Шифрина уже привыкли к тому, что ежегодные мартовские бенефисы артиста, совпадающие с его днём рождения, - это всякий раз новый спектакль. "Новый русский пасьянс" был об истории азартных и карточных игр в России, "ШифриНоев ковчег" - о морских путешествиях, а "WWW.SHIFRIN.RU" - об интернете.

В этом году Шифрин назвал свой бенефис "Лестница". Он состоится 23 марта в Концертном зале "Россия". А накануне праздника - провел пресс-конференцию, посвященную своему бенефису. Наш корреспондент взял у Ефима Шифрина интервью.

- Корр. : Что ваша программа представляет нового в постановке, режиссуре в этом году?

- Е. Ш. : Это по-прежнему не театральный спектакль. Есть какая-то связь между тем, что я предлагаю в этот вечер, и тем, что предлагают гости, которых я приглашаю. Это 11-й мой бенефисный спектакль. Я привык в день рождения отчитываться за год перед собой, перед зрителями. Вообще, я живу от бенефиса до бенефиса. Выбор гостей всегда был не случаен, как и выбор тем. Не так, что просто захотелось. Например, работа, которую мы назвали "WWW.SHIFRIN.RU" - название моего сайта в интернете - это не раскрутка моей веб-странички, как подумали журналисты. Это попытка приблизить внимание широкой публики к тому, с чем вступает в жизнь новое поколение. Самым приятным для меня было то, что этими "интернет-именами" позже стали называть другие проекты. А раскручивать веб-страничку мне не нужно было, потому что она некоммерческая и нет разницы, сколько народу её посетит.

- А какая тема определяет бенефис в этот раз?

- Тема куда абстрактнее и за неё так не уцепиться. Слово "лестница", мне кажется, обладает очень ёмким смыслом, потому что лестница - это путь не по плоскости. Неважно, ведёт она наверх или вниз, но это всегда движение, которое требует усилий. Даже если проложенный мною по лестнице маршрут ошибочен, я знаю, что каждая ступенька - это мои нервы и мои слёзы. 

- Не могли бы вы рассказать о своих гостях, что будут выступать на бенефисе?

- Я расскажу о некоторых из них. У меня будет Любовь Казарновская - достаточно необычный гость на такого рода мероприятиях. Большое количество авторов, которых последний раз, по-моему, собирала лишь передача "Вокруг смеха": Семен Альтов, Анатолий Трушкин, Виктор Коклюшкин. Из молодых будут Леонид Агутин и Анжелика Варум. Из совсем молодых будет группа "HI-FI". Солистка этой группы покинула коллектив, но из уважения к виновнику торжества она выйдет на сцену вместе с группой. Ещё будет Ян Арлазоров, возмутитель спокойствия на моих бенефисах. Будут ребята из "Экс-ББ" с каким-нибудь антиюбилейным номером. Чего-чего, а юбилея у меня никакого нет. Вот будет 60 лет...

- Каков ваш образ в бенефисе?

- Технология простая - мой лирический герой представляет моих персонажей. Кстати, с ними меня до обидного часто путают. То, что говорят мои персонажи, весьма недалёкие люди, присваивают мне: "Шифрин сказал". Ничего подобного не говорил! Я выучил то, что произносит человек неглубокий, пошлый, вульгарный. Давайте Чехову припишем эту банальную фразу "В человеке всё должно быть прекрасно...". Это сказал некий доктор Астров, герой произведения Чехова. Я не соотношу себя ни с какими высокими именами, но это всё равно, что жизненные позиции героев диалога "Вань, гляди, какие клоуны..." приписать Высоцкому. Какое он имеет к этой позиции имеет отношение?

- Каким может быть ваш персонаж?

- Ну, смешным вообще может быть любой человек. Придёт время, буду играть святых благородных героев, а пока в удел мне дано изображать мямлящих и недалёких людей. Но когда люди смотрят на моих героев, то думают, что у них самих всё нормально.

- Расскажите подробнее о спектакле "Я играю Шостаковича", который появился в 1990 г. Это достаточно необычная тема.

- Тогда ещё каналов было не так много, но было такое телевидение, которое называлось Центральным. Это спектакль, который наполовину состоял из вокальных произведений Шостаковича. Однако это были не фрагменты из опер, а сатирические произведения Шостаковича. Ещё там были две басни Крылова, а также положенные на музыку Шостаковича стихи Саши Чёрного. 

- Куда делась публика, которая тогда, лет 10 назад, заполняла залы?

- Рассредоточилась. Частью уехала, частью умерла, частью лишилась средств, чтобы ходить на концерты. Ну, вот задали вы вопрос. Я же сейчас расплачусь... 

- Какова ваша публика на гастролях в других странах? 

- Вообще она очень многослойная и разная. Она включает и потомков эмигрантов первой волны, туда вливается наша "колбасная" эмиграция, и нынешние программисты, и молодые специалисты.

- А те эмигранты во многом "отстали" от нынешней жизни в России?

- Вовсе нет. Может, слово "блин" их немножко коробит. Там же есть наше телевидение. Может, раньше была какая-то разница. Вот когда я в начале 90-х приехал в Штаты, то мне показалось, что я на другой планете! 

- Как мастер русского слова как вы оцениваете нынешние попытки Государственной Думы принять закон о языке?

- Я не государственный человек и никакого права оценивать деятельность Думы не имею. Но моё мнение, ни на что не претендующее, таково. Мне кажется, что язык - это стихия, и никакие рамки государственного эфира его не удержат. Всё равно язык создаётся хорошими писателями, а не обычными людьми. А за появлением мата вообще нельзя уследить. В Америке издаются толстенные словари нынешнего сленга, и издаются часто, так как очертания сленга меняются очень быстро. У нас же к сленгу отношение как к какому-то сорняку. Сленг - это часть языка, и ничего с этим не сделаешь. Но можно сказать, что всякому языку должно быть своё место. Я не думаю, что во время официального концерта, когда в зале сидит президент и ближайшее его окружение, надо обязательно читать стихотворения Юза Алешковского или его прозу. Но существуют аудитории, в которых это возможно. Ведь Алешковский это намного сильнее плохого, но гладко пишущего писателя! 

- Сейчас очень популярны мюзиклы. Не хотелось ли вам сделать что-то в этом жанре?

- Спал и видел! Но не тот мюзикл, который к нам привезли. Я хотел бы сделать на сцене нечто похожее на довоенные советские кинокомедии. Я думаю, что нынешняя мода на мюзиклы - это то, что ведёт к поиску в наших собственных сундуках. Может, когда всё у нас успокоится и уляжется, когда всё будет хорошо, будет мюзикл, привязанный к тому, с чем мы живём. Не "Чикаго", не горбун в соборе. Я очень хотел бы сделать мюзикл, но я так не станцую, я так не спою. 

- Над чем вы смеялись в последний год - два?

- Не над выступлениями коллег точно, потому что их не смотрел и на концерты не ходил. А вот в день моего бенефиса показывали "Шоу Трумэна".

- Часто бывая на гастролях, что вы такое поняли про нашу страну, чего не понимали раньше?

- Россия и Москва - это две разные страны. Вернее, есть Москва в пределах Садового кольца, и есть вся остальная страна. И ничего сделать с этим невозможно, потому что страна живёт совершенно отдельно. Меня всегда занимала позиция некоторых людей моего возраста, которые умудряются не замечать жизни остальных. "Мы живём, под собою не чуя страны". Мне кажется, эти слова Мандельштама - упрёк нам. С другой стороны, по-прежнему пенсия нищенская, люди мало зарабатывают. В городах живёт очень хорошая молодёжь, а в деревнях - очень пьющая. Понимаете, когда питаешь себя разнообразными удовольствиями, пьёшь свежевыжатый сок, заказываешь чашечку кофе за 20 долларов, и с этой картинкой на сетчатке приезжаешь в провинцию, делается неудобно за то, что ты вчера это пил и этим закусывал. Вот что такое ощущение от гастролей. 

- Какие вам предстоят гастроли в ближайшее время?

- Сейчас поедем в Белоруссию. Они не догадываются об этом, но я хочу на них кое-что попробовать. Потом поеду в Ригу, в Таллин. А уже весной - по российским регионам.

- Вы ездите с разными программами?

- Да. На самом деле, так должно быть. А как в жарком, распаренном Сочи рассказывать зимний монолог "Про лыжи"?

- Сколько же у вас набирается программ?

- Я никогда такой подсчёт для себя не вел. Много.

- Вы никогда не участвовали в предвыборных акциях?

- Предложения были, но я не могу сказать, что я такой востребованный политиками человек. Меня это совершенно не занимает. Они всё равно говорят одно и то же и друг на друга похожи. Хуже бы не было. Я думал, что те политики, что яростно спорят в Думе, на самом деле враги. Ничего подобного! Они выходят в коридор, мирно там встречаются. А подраться - это часть ритуала. 

- Как актёры наши политики вам нравятся?

- Шандыбин, Жириновский - это наглядное пособие для театральных вузов. Но как с людьми с ними бы я не стал общаться. Да и они бы со мной тоже.

- У вас отсутствуют все звёздные замашки...

- Вот скажите, Вицин был звезда? Папанов был звезда? Да? Да. Вот сколько меня судьба ни сталкивала с ними, на 5 минут, на 10, за ними я не замечал ничего подобного. Вообще у людей, которые действительно имеют огромное значение, такое поведение невозможно. Мне рассказывали про одну звезду, которая в своём огромном гостиничном номере случайно задела угол кровати. Она разоралась на своё окружение, сказала, что такой тесноты она никогда не видела, что не успела войти и сразу долбанулась, и что ж ей такую светёлку предлагают и т.п. Ну, чем меньше представлений о культуре, тем больше представлений о себе. Конечно, комфорт нужен: трудно, когда зябко, когда нет воды, когда во всех российских гостиницах нет розетки в ванной, и невозможно побриться. Но это такая мелочь по сравнению с тем, что тебя вечером захлестывает огромная волна теплоты провинциального зрителя! Нигде так не принимают, как у нас в провинции. И в благодарность за это учинять разборки с ковровыми дорожками, самолётами, лимузинами?

Вероника БОТУЗ 

Глобус, 2003 

ЕФИМ ШИФРИН: ПО УТРАМ ДУМАЮ, ПО ВЕЧЕРАМ – ЧУВСТВУЮ

      

     Шифрин уже четверть века самоотверженно топчет сцену

     Что ни говорите, а все же быстро летит время!

Оказывается, всеми нами обожаемый Ефим Шифрин уже четверть века самоотверженно топчет сцену. Очередной бенефис артиста посвящен именно этой эпохальной дате. Новый спектакль Шифрина называется «Лестница».

«Двадцать пять лет по лестнице Мельпомены, держась за Талию. . . » – говорит сам бенефициант.

     – Так вы, стало быть, празднуете двадцатипятилетие творческой деятельности?
     – Не праздную – отмечаю. В слове «праздновать» есть пафос, мне не свойственный. Во время «празднования» надо зачитывать гордый список побед, поднимать заздравные тосты. А я планирую обычный спектакль, приуроченный ко дню рождения. Если б я каждый год «праздновал», от меня давно ничего не осталось бы!

     – Вы помните свой первый выход на сцену?
     – Это случилось 2 сентября 1978 года на открытой летней эстраде в Бабушкинском, как сейчас помню, парке. Я получил распределение в экзотическую организацию под названием «Москонцерт», и осенью, когда начался сезон, состоялось мое первое выступление.
     Сейчас забавно вспоминать, а тогда, конечно, волновался. Передо мной была совершенно незнакомая, случайная публика. И меня впервые представляли не как способного студента, а как дипломированного артиста. Так что истории о Золушке в моей судьбе не было: не заменял заболевшего артиста, не вводился сразу на роль Гамлета.
     Хотя в перспективе маячили сказочные горизонты, на деле вышло так, что студенты училища, которое я окончил (тогда это было единственное в мире училище, выпускавшее эстрадных и цирковых артистов, – ГУЦЭИ), после выпуска оказались совершенно никому не нужны. Мне помог покойный Борис Брунов, который устроил мой показ в «Москонцерте».
Сейчас я понимаю, что это – главный момент в моей жизни.
Очень важно, чтобы артиста заметили. В советские годы это, как ни странно, было возможно. А в наши дни трудно вообразить себе талантливого мальчика, который, родившись в провинции, получит шанс сделать карьеру в Москве.

     – Тем не менее именно провинциалы чаще других добиваются успеха.
     – Вы говорите об их жизненном активе. Такой же запал был у всех студентов нашего курса – за редким исключением, мы все были провинциалами. Провинциальный напор, согласен, многим из нас помог в жизни. Достаточно назвать имя Валентина Гнеушева. Или другого моего однокурсника Павла Брюна, правда, москвича, а ныне режиссера самых громких лас-вегасских шоу. В Америку он приехал тоже в определенном смысле провинциалом.

     – Было время, вы играли в спектаклях у своего преподавателя по училищу Романа Виктюка.
     – Когда мы учились на четвертом курсе, Роману неожиданно предложили место главного режиссера студенческого театра Московского университета, переживавшего тогда не лучшие времена. Естественно, несколько студентов увязались за ним, и я почти сразу получил роль в спектакле «До свидания, мальчики».
     С Виктюком тогдашней поры (а это был все-таки другой Виктюк) мне очень повезло. Во-первых, какая была драматургия – Рощин, Петрушевская, Вампилов. Спектакль «Уроки музыки» был тогда самым популярным в Москве! Я не был занят в этом спектакле, но помню, как стоял на контроле и с гордостью отрывал билетные корешки у Марка Захарова, Олега Ефремова, Алексея Баталова.

     – А почему вы вернулись к Виктюку через много лет?
     – Это произошло после пятнадцати лет ничегонеделания на театральных подмостках. В 1993 году Виктюк собрался ставить в Театре Вахтангова спектакль «Я тебя больше не знаю, милый» и позвонил мне. Я к тому времени уже растерял свой скромный драматический опыт. Но, конечно, обрадовался предложению. В итоге спектакль шел при неизменных аншлагах семь лет.

     – Театр принято считать более серьезным видом искусства, чем эстрада. А для вас, получается, он был лишь временным прибежищем. Этот факт вас нисколько не гнетет?
     – Не понимаю «иерархии» в искусстве. Для меня, например, пушкинские эпиграммы стоят многих его стихотворений. О любви можно говорить дуэтом Тристана и Изольды, а можно — песней «По Муромской дороге» в исполнении Ольги Воронец. К тому же мне кажется, эстрада – это своеобразный «закуток» театра. Двадцать пять лет занимаюсь этим, по мнению многих искусствоведов, «простым» жанром и понимаю, что по степени затрат, по мучительности поисков эстрада ни в чем не уступает театру. Важно, что делает артист, как он это делает и как к этому относится. Разве Слава Полунин, так легко и беззаботно занимающийся «несерьезным» жанром, в долгу перед другими, более «серьезными»?!
     В юности меня цепляли гонор и скепсис, которые присутствовали в статьях наших критиков, когда речь заходила об эстраде. Но сейчас я понимаю: чтобы рассмешить людей, требуется не меньше усилий, чем для того, чтобы заставить их плакать. На критиков у меня давно уже выработался стойкий иммунитет. Я считаю, что все они правы, и никогда не вступаю в дискуссии – ни в публичные, ни в закрытые. Не отказывая им в праве судить, я оставляю себе право делать то, что мне кажется нужным.

     – Думала спросить, почему вы начали петь. Но теперь понимаю, что просто «сочли это нужным».
     – Слово «начали» предполагает некий старт, а его не было. Раньше все артисты пели своими голосами. Умение двигаться, танцевать, самим делать трюки – все это входило в профессию. А потом что-то случилось в нашем актерском цеху. Артисты запели чужими, хорошо поставленными голосами, трюки стали делать каскадеры. Началось такое разделение труда, при котором роль актера сводится к тому, чтобы вовремя произносить реплики. Может быть, среди сатириков пение не очень распространено, но я не считаю себя сатириком.

     – Кем же вы себя считаете?
     – Для меня сатирик – это обидное прозвище, почти что кличка. Я не «подмечаю недостатки», я их не «бичую», для меня естествен лирический взгляд на вещи. Меня бы вполне устроило определение «артист», если б с ним согласились другие. Вообще любая терминология условна. Когда я пришел на эстраду и к моему имени еще не успели привыкнуть, меня часто звали Женей или Левой. Я, честно говоря, откликался. Поэтому если мне в спину крикнут «сатирик!», я тоже, скорее всего, оглянусь.

     – Получается, что вы человек не так чтобы ранимый?
     – Нет, ранимый. Но я реагирую тогда, когда меня обижают сознательно. Если кто-то замыслил что-то коварное, преследует меня или специально выводит из себя, я, как и всякий человек, не остаюсь безучастным. Поскольку я не играю на фортепиано, не пользуюсь кистью живописца, а все делаю из собственных нервов, они, как любой инструмент, нуждаются в настройке.

     – У вас, насколько мне известно, есть еще и режиссерское образование. Не думали что-нибудь поставить?
     – Я ни разу им не воспользовался. У меня нет необходимых для режиссера властных качеств.
     И как актер я никогда не вижу целого – только свои, частные задачи. Я никогда не отважусь на такую дерзость – спустя семнадцать лет вынуть запыленный диплом и махать им у кого-то перед носом, отстаивая свое право на постановку!

     – Что у вас больше развито – логика или интуиция?
     – Моя интуиция совершенно никудышная, логика — и того хуже. Чаще всего я полагаюсь на судьбу, а она воздает мне за саму готовность трудиться. Когда я начинаю что-то просчитывать логически или призывать на помощь интуицию, ничего не выходит. Интуиция меня так часто подводила, а логика заводила в тупик, что я им не доверяю. Так же, как не доверяю советам друзей, которые пытаются руководить моей жизнью. Они хотят, чтобы моя жизнь была более благополучной. Но как только это происходит, я утрачиваю волнение, необходимое для творчества.
Мое лицо приобретает самодовольные черты, которые никак не вяжутся с моим беспокойным персонажем.

     – А вы корректируете под вашего героя свою внешность?
     – Так же, как мой персонаж, обязан своим появлением мне, так и я считаю себя ему обязанным. Думая о нем, начинаю следить за собой. А когда думаю о себе, не могу не вспоминать о работе. Это не два отдельных человека, это все – я!

     – Ваш герой достаточно мягок, а вы, честно говоря, похожи на человека упертого. 
    – В одном я был уперт до фанатизма – в желании овладеть своей профессией. В отношении всего остального я всегда могу переменить свое мнение, точку зрения, свернуть, выбрать другую дорогу. Можно сказать, что я человек средней степени упертости. Слово «невозможно» для меня мало что значит. То же самое и в отношении людей, внимания которых я добиваюсь. Мистика: стоит мне о ком-то «интенсивно» подумать — человек возникает из небытия, даже если мы не виделись десять лет!

     – Это действительно смахивает на мистику. Наверное, как и подобает человеку с мистическим «зарядом», вы ведете ночной образ жизни?
     – Вообще-то я жаворонок, мои биологические часы заведены на раннее пробуждение. Тем не менее бывает всякое. Вот вчера, например, я целую ночь не спал. При том, что у меня не случилось никакой беды, не умер никто из знакомых, ничего не болело, за окном было тихо. Казалось бы, причин для бессонницы нет. Но я целую ночь не сомкнул глаз. Я думал, говорил сам с собой, ходил по комнате. И к утру мне показалось, что я чемто наполнился. Что эта бессонница – не кошмар, а с толком проведенное время.
     Но больше всего я успеваю сделать, конечно, утром, если дело касается мозгов. Для того чтобы выйти на сцену, мне нужен вечерний флер, ощущение отошедшего дня. Важно, чтобы мои мозги включались в это как можно меньше, тогда я мог бы больше довериться чувствам.
Можно сказать, что мой мозг работает по утрам, а чувства просыпаются к вечеру. Они, как вахтенные рабочие, приходят друг другу на смену.


Автор: Лада ЕРМОЛИНСКАЯ
 Газета "Вечерняя Москва"
№46 (23604) от 14.03.2003 

Устрицы с черным хлебом

Ефим Шифрин — человек-загадка. Клоун с грустными глазами, он всегда на виду. Про артиста Шифрина мы знаем все или почти все. Кажется, ни дня не проходит, чтобы он не мелькнул на том или ином телеканале. 25 лет на сцене без каких-то копеечек — вот он, весь как на ладошке. А что известно про Шифрина-человека? Да практически ничего. Откровенными подробностями своего житья-бытья он общественность не балует, в скандалах не замечен. Тихо-мирно перестал сниматься в программе “Аншлаг”. Да... и зовут его вовсе не Ефим, а Нахим. С этого и начался наш разговор в холостяцкой квартире Шифрина, что на проспекте Мира.

— Здравствуйте, Нахим. Ну и как вам живется столько лет под чужим именем?

— Нормально. Я, честно говоря, отзываюсь на любое имя. Меня так часто путали, называли и Женей, и Илюшей, и Левой, и даже Мариком — на все откликался. Хотя многие знакомые меня Нахимом до сих пор зовут. Конечно, какая-то неловкость в том, что я ношу чужое имя, есть. Но также под чужими именами живут и Нонна Мордюкова, и много наших певуний драгоценных — их имена вообще никак не соотносятся с родными. Аллы превращаются в Маш, Маши в Анжелик. Я уж не говорю о голливудских звездах: Копперфильд вообще был Коткиным, а Кирк Дуглас был Иссуром Демским. И ничего страшного.

— Но все-таки с именем Нахим вы бы вряд ли вошли в элиту советской эстрады.

— Вы считаете, что “Ефим” лучше? Я не думаю, что имя сыграло значительную роль. Были тогда и Семены, и Марки, и даже Зиновии, и как-то их все время показывали. Я сейчас, глядя на свои прежние эфиры, понимаю, что мог раздражать. Существовала привычная послерайкинская эстрада с некоторым количеством артистов этого жанра. А тут еще какой-то чудной чернявый мальчик с резким неприятным голосом. Какая-то нелепая манера полусонного, диковатого и очень чужого человечка.

— Но потом-то этого человечка приняли за своего. Тем удивительнее было узнать, что, оказывается, вы несколько лет назад ушли из “Аншлага”.

— Самое удивительное, что я нигде ничего не говорил. Никаких манифестов не подписывал, ни печатно, ни прилюдно не заявлял об уходе. Просто перестал сниматься, и все. Кстати, и никогда не оценивал качество передачи. Нет, меня, конечно, спрашивают об “Аншлаге”, но ответа, который надеются услышать, никогда не дожидаются. В моих правилах: уходить, не прощаясь, тихонько прикрывая дверь.

— В одном из интервью вы сказали, что за 12 лет в “Аншлаге” не получили ни копейки.

— Ну, это совсем не было причиной ухода. На телевидении вообще люди денег не получают, как бы об этом ни думал обыватель. Какие деньги? Меня с “Аншлагом” не связывали ни договоры, ни обязательства. Я пришел в передачу, когда это было почти журналистское расследование. Очень милая ведущая, знакомая мне по радиэфирам, о чем-то нас расспрашивала, мы что-то ей рассказывали. И передача потихоньку превращалась в некий развлекательный проект. Об ее уровне никто не говорил. В развлекательном жанре тогда, кроме угасавшей “Вокруг смеха”, вообще ничего не было. У “Аншлага” еще не было ни кетчупов, никаких торговых спонсоров, ничего. Разговор о заработках не стоял. Телевидение нас показывало, мы становились известными и разъезжали по стране. Вот и все.

— А теперь, когда имя сделано, телеэфиры вам не нужны?

— Нет, ну почему. Когда мне есть чем поделиться, я с удовольствием принимаю предложение, но когда я становлюсь телефигурой, эдаким дежурным по эфиру, мне кажется, что это немножко не моя специальность. Я не должен сидеть в ящике, у меня другая работа. Однажды записанный номер должен был, как сигнальная ракета, оповестить моих зрителей, что у меня нового. А когда сигнальную ракету пускают раз, два, три, то, как в сказке Толстого, уже никто не пугается — волки, так волки. Помимо моего желания номера появлялись в передаче столько раз, сколько хотели этого создатели. Меня никто не спрашивал: хочу я этого — не хочу.

— Вас это раздражало?

— Смущало. Вообще, слова “раздражение”, “негодование”, “ненависть” не из моего лексикона. Я могу смутиться, могу затаиться, могу обидеться. Мне казалось, что я имею отношение к тому, что делаю в этой передаче. Свои номера никому в собственность не отдавал. Я вправе распоряжаться своей частью труда, потому что остальной труд — зафиксировать все на пленку и предъявить зрителю — по степени затрат не такой тяжелый, как у меня.

— Так, значит, не на пустом месте появились слухи о вашем якобы конфликте с Региной Дубовицкой?

— Да нет. Я вообще не конфликтный человек. Может быть, вспыльчивый и гневливый, но очень отходчивый. Просто страшно не люблю упрощений. Я понимаю, что жанр по сути своей и так прост и упрощать его почти до арифметической задачки — дважды два четыре, вообще смысла нет. Если выбросить ну хотя бы какие-то намеки на второй план, на какие-то нестандартные решения, то останется уж совсем не искусство, а народный промысел. И вспыливал я как раз тогда, когда мне казалось, что получается все даже проще простого. И потом, мне всегда казалось, что у телеведущих в силу их актерской необученности и невоспитанности функции должны быть более скромные. Я с трудом представляю, например, Николая Николаевича Дроздова, который со своими зверюшками разыгрывал бы сценки, или Юрия Сенкевича, который, отправляясь в заморские путешествия, устраивал бы капустники с аквалангистами. Мне кажется, что актерская профессия настолько сложна, что требует хотя бы какого-то непродолжительного обучения. А просто так ввязываться в актерскую игру — это надо обладать известной степенью смелости. Вот Надя Бабкина, очень простая в своих высказываниях, когда я ее спросил, почему она рассталась с одним музыкантом, ответила: “Понимаешь, я расту и привыкла, чтобы росли вместе со мной. А если он не растет — на х...!” Поэтому, когда личность развивается, ей уже не очень подходят маски детсадовских чад. Не очень-то уж органично смотрятся они в ситуации “воспитательница и воспитанник”. А все время ходить в панамках и держаться за юбочки друг друга можно лишь до известного возраста, после сорока это становится невыносимо.

— А почему тогда у передачи такие высокие рейтинги? Это говорит об уровне нашего народа?

— Владимир Иванович Даль сказал: “На каком языке человек думает, тому народу он и принадлежит”. Я считаю: каков уровень культуры народа, такое искусство он и выбирает. А прав он или не виноват, как об этом можно судить? Ведь даже о любви можно говорить языком “Тристана и Изольды”, а можно нашей “По муромской дороге”. И то и другое имеет отношение к искусству. А то, что “Аншлаг” собирает в провинции полные залы... Это почти как гастрономический интерес. Знаете, у нас в классе одна девочка не любила помидоры. А я так обожал всю эту жидкость в салате, которую источают помидоры вместе с луком и сметаной! Мне казалось, что она просто выеживается, говорит неправду. Ну как можно не любить помидоры?! Это все из того же разряда. Ведь гурманство в искусстве очень похоже на гастрономическое гурманство. Предложите сейчас кому-нибудь на глухом российском полустанке отведать живых устриц с лимоном. Что вы услышите? Люди привыкли завтракать черным хлебом и яичницей.

— А откуда им знать, что такое устрицы, если вы их все время будете кормить черным хлебом.

— Нельзя на сеновале есть ножом и вилкой. Мои герои чаще всего люди незамысловатые, они не ходят на светские тусовки, не изъясняются литературным языком. Про них и не надо говорить сложно. Они не будут узнаваемыми, перестанут быть твоими соседями по подъезду. Да я и не думаю, что у великих артистов, не будем их всуе называть, было другое качество текста. Сейчас уже можно оценивать — это не была литература в высоком ее значении. Может быть, за исключением того периода в жизни Райкина, когда в ней был Жванецкий. Эстрада по определению не может быть высоким искусством. И когда некоторые искусствоведы и критики при слове “эстрада” брезгливо морщат нос, мне кажется, им стоит не поступиться принципом того же Жванецкого, у которого в миниатюре на этот счет прозвучал замечательный совет: “Пахнет — отойди”.

— И вы отошли. Сейчас все больше играете в театре, снимаетесь в кино, поете песни. Черный хлеб эстрады стал приедаться, вас потянуло на устриц?

— Вы знаете, мне, как тому еврею, которого спросили: где ему больше нравится — здесь или за границей. Он ответил: в дороге. Такое счастье — быть свободным и делать то, что тебе хочется. С радостью вхожу в антрепризы, соглашаюсь на съемки в сериалах — это же совершенно новая для меня система координат. А вранье и фальшь возникают от некого чувства обязанности тому, что тебя уже не греет. Как в браке: какое счастье любить, а не исполнять супружеские обязанности. Страшнее формулировки нет. Какие “обязанности”, как их можно “исполнять”? Это же ужасно!

— Критические стрелы в адрес вашего исполнения песен не беспокоят?

— Я что-то их особенно не замечал. Может, они пролетали мимо. Сознательно-то их в свой колчан я не собираю. Если почувствую дружное зрительское неприятие того, что делаю, то, знаете, у нас в ДЭЗе полно вакантных мест. Думаю, работу себе нашел бы. А пока я собираю полные залы, мои песни иногда даже принимают лучше монологов — у меня просто не было пока повода над этим задумываться. Тем более, я учился вокалу, и, в отличие от многих наших певцов, предложенные мне песни разбираю с инструментом сам, а не записываю их с голоса композитора.

— Достается вам и за сценические костюмы. Уж больно экстравагантные. Считаете себя модником?

— Слово “мода” в разговоре со мной можно вообще не упоминать. Никогда не носил то, что принято называть фирменной шмоткой. Модная вещь — это то, что можно купить в любом бутике. А опасность того, что еще десять мужиков кроме меня в это обрядятся, просто убивает. Как можно купить фирменную тряпку и считать, что она тебя украшает. Я покупаю, конечно, кое-что в магазинах для жизни, но у меня все меньше и меньше таких вещей. Ветшающие концертные костюмы постепенно переходят в мою частную жизнь. Уже много лет мы с моим художником придумываем сценические костюмы. И я счастлив оттого, что это ношу только я.

— За своей внешностью следите?

— Ну, что значит — следить. Можно красить ресницы и прокалывать уши, пудриться по утрам после бритья или выливать на себя литрами парфюм. В наше время уже ничем не удивишь. Мне кажется, следить за своей внешностью — это стараться ею не раздражать. Вот что такое красиво есть? Это не умение изящно отставлять мизинчик, а стараться, чтобы не вытошнило твоего соседа.

— А у зеркала много времени проводите?

— Вообще не провожу. Я вам больше скажу, даже стараюсь не смотреть свои телеэфиры и делаю это только по внутреннему принуждению, чтобы еще раз ужаснуться, еще раз потрястись от того, как это плохо сделано. В зеркале я себя вижу разве что сразу после душа, когда высушиваю волосы и бреюсь. И никогда не репетирую перед зеркалом — оно слишком плохой партнер. Все равно от него ждешь комплиментов. Это скорее приличествует женщине, она всякий раз в себе находит какие-то скрытые прелести. А мужику, я считаю, много времени у зеркала проводить не надо. Оно собьет с толку, обманет. Да и зачем? Лет десять назад еще можно было бы задержаться у зеркала, но теперь, после сорока...

— Но известно, что вы ходите в спортивные залы, накачиваете, так сказать, мышечную массу. Не для того, чтобы нравиться себе и окружающим?

— Не вижу в этом никакой связи с зеркалом. Я занимаюсь спортом не для того, чтобы вечером запереться в комнате и посмотреть на результат дневных усилий. Вот ко мне вчера пришла одна журналистка, наснимала меня перед спектаклем и говорит: “А теперь маечку снимите, покажите торс”. Я говорю: зачем? Она не нашлась, что ответить... Чем любоваться-то? Я комедийный артист, никогда не считал себя красивым, не претендовал на роли героев. Единственное, что мне хотелось бы: не потеть в присутствии зрителя, не пыхтеть и не пукать.

— Помню, в начале 90-х, когда вы низко кланялись перед зрителями, у вас отчетливо была видна лысина. Сейчас ее нет.

— Ну, может быть, сейчас я не так низко кланяюсь. А вас что, интересует, не делал ли я трансплантацию волос из подмышек в затылок? Нет, не делал. Просто заросло. Я так уговаривал свое темечко, и оно меня послушалось.

— Про вас говорят, что вы человек закрытый, неудобный для общения...

— Кто говорит? Приведите меня туда, где обсуждают Шифрина. Мне кажется, что я как раз меньше всего занимаю светскую тусовку. Как-то раз, помню, я провел Новый год в одной шумной компании совершенно незнакомых мне людей. Как обычно, все уставились в телевизор, и мне вдруг стало жутко интересно: как же воспринимают наше телевизионное появление в таких сообществах. Я был просто потрясен — каждое новое лицо на экране рождало столько метких и грубых характеристик. Когда объявили мой номер, я просто встал и вышел покурить в коридор. Мне показалось, что я их очень напрягу своим присутствием: при мне они не смогут меня обсудить. Поэтому скопления людей, которые обо мне говорят, мне неведомы.

— Но все равно, приходилось слышать, что на двери с табличкой “Частная жизнь Ефима Шифрина” висит амбарный замок огромных размеров.

— Вы так говорите, как будто заранее уверены, что я схимник. Зарядил себя запасом крупы, спрятался в пещере… Когда меня спрашивают о частной жизни, я, как ежик, ощетиниваюсь и становлюсь колючим. Что я вам должен поведать: с кем я ложусь спать и с кем просыпаюсь? Обычно этим исчерпывается интерес к личной жизни. Многие актеры выставляют напоказ своих детей, которых воспитывали, жен, с которыми расставались, курортные романы. Мне просто нечем хвалиться. Люди, которых я люблю, никакого отношения к актерской тусовке не имеют. Ни одну из моих подружек никогда не печатали на обложках модных журналов. 90—60—90 — это не их стандарт. В моем представлении подобные расспрашивания — вещь негодная. Если я утолю ваше любопытство, у меня будет ощущение, что меня всего побрили и лишили кожной смазки. Мне тогда совсем станет неуютно. Я поделюсь с вами источником своего тепла, а в наши зимы — это совсем непозволительная роскошь. Оставьте мне мое тепло.

— Но вы же понимаете, что интерес к вашей личной жизни неспроста.

— Да, но и неспроста моя закрытость. Те разговоры, которые не относятся к моей работе, мне кажутся лишними и ненужными. Основное содержание моей жизни — это работа. Интересничать, поддерживать интерес к своей персоне какими-то чудесами и экстравагантностью мне незачем. Ведь как сейчас: украли из сумочки бриллиант — отличный повод, чтобы тебя вспомнили. А мне кажется, лучший повод напомнить о себе — сделать что-то хорошее. Вы посмотрите на мои окна, как они плотно занавешены даже при свете дня. Я так себя чувствую защищенным. И свет вроде есть, и вроде ничего не видно. Вот тут мой кабинет, вот мои книжки, вечером сюда кто-то придет, утром уйдет.

— Вам есть что скрывать от внешнего мира?

— У Лермонтова есть такая строчка: “Весь мир против меня, как я велик!” Я не воспринимаю мир враждебно. Я так живу, не стыдной и не незаконной жизнью, просто мне не нравятся группешники. То есть участие в моей личной жизни еще некоего количества людей, которых я не вызывал для интима. Зачем же мне утолять любопытство толпы, которое к тому же завтра же и исчезнет. Моя закрытость — это просто способ поддержать тепло в квартире. Вы же заклеиваете окна не из-за стремления оградиться от грабителей. И я рад, что вы у меня совсем не отняли моего тепла.

материал: Владимир Котыхов, Дмитрий МЕЛЬМАН

размещен 23 февраля 2003 в 00:00  «MK.ru»

Ефим Шифрин выйдет на юбилейную "Лестницу"

25-летию творческой деятельности Ефима Шифрина была посвящена пресс-конференция, которая прошла во вторник в Издательском доме "Комсомольская правда".

Выпускник Государственного училища циркового и эстрадного искусства Шифрин за четверть века исполнил огромное количество монологов, не раз становился лауреатом различных конкурсов артистов эстрады, получал престижные премии, создал свой театр, поставил пять спектаклей, выпустил несколько дисков, написал две книги и снялся в кино.

К юбилею Шифрин, по сложившейся традиции, подготовил бенефис "Лестница", который его друзья и поклонники смогут увидеть 23 марта в Государственном концертном зале "Россия". "Для меня, - признался артист, - это не знаменательная дата, а просто повод отметить очередной год новой эстрадной работой. Мне повезло и в профессии, и в жанре. Если бы я был, к примеру артистом балета, то сейчас не выступал бы на сцене, а сидел и писал мемуары".

В юбилейной программе "нет определенного сюжета, но есть некая внутренняя связь между вашим покорным слугой и гостями, которые выступят вместе со мной в этот вечер. А вот название бенефиса для меня символично. Лестница - это ведь не путь по плоскости. И не важно куда она ведет: вверх или вниз. Лестница - это прежде всего движение, которое требует определенных усилий, даже если идти совершенно не туда куда нужно", - отметил Шифрин.

На "Лестницу" выйдут Любовь Казарновская, Леонид Агутин и Анжелика Варум, Ян Арлазоров, группа "Hi-Fi", писатели-юмористы, с которыми артист работал. "Даже если я возьму больничный лист, - сказал Шифрин, - то зрители все равно будут довольны программой".

Большую часть времени артиста, как и положено, занимают гастроли. В ближайшее время Ефим Шифрин отправится с новой программой в Белоруссию и в страны Балтии.

МОСКВА, 18 февраля 2003г. /Корр. РИА "Новости" Лариса Кукушкина/.