Татьяна Васильева умеет удивлять. И не только палитрой профессиональных красок, еще она удивляет своей актерской смелостью. Ее роль в премьере, с неоднозначным названием – «Торговцы резиной», выпущенной театральным агентством «Арт-Партнер XXI» - тому подтверждение.
- С премьерой вас, Татьяна Григорьевна! Известно, что вы легко идете на самые смелые эксперименты в театре. Что вами движет - расчет, что нечто необычное привлечет публику или собственный интерес, азарт?
- Бывает по-разному, - и рассчитываю, и просчитываю – ведь это моя работа, на это я живу. Но в данном случае мне очень понравилась пьеса. Редкий случай, потому что найти приличный современный драматургический материал сегодня чрезвычайно трудно. Порой берешься за что-то, и приходится переписывать, тратя массу сил и времени, а, в конце концов, все равно отказываешься. Так что, это огромная проблема. А тут оказалась просто роскошная пьеса, потрясающе переведенная с еврейского. Мы не сократили ничего, даже длинные монологи там такой красоты, что нельзя выбросить ни единого слова. Такой текст – настоящий подарок!
- А вас не оттолкнуло то, что со сцены неоднократно придется произносить слово «презерватив», как-то не очень с искусством совместимое?
- Начав читать пьесу, я сразу влюбилась в нее, и это слово перестало для меня нести тот смысл, к которому мы привыкли. Можно даже сказать, что в данном контексте, оно – поэтический образ, поэтому я произношу его как стихи, не представляя самого предмета. Это символ, это то, благодаря чему люди в сюжете пытаются найти друг друга, это здесь, как четвертый персонаж. Хотя, возможно, первые фразы и шокируют публику, но вскоре она абстрагируется, перестанет слышать это слово, поняв, что дело тут совершенно в другом.
- И все же некоторые актеры из-за этого отказались от роли…
- Да, отказались, высокопарно говоря о пошлости. А я считаю, что если пошлость есть в нас самих – то, естественно, никуда от нее не денешься, а если ее нет, то и на сцене не будет. Так что, все относительно.
- Но с тем, что потребовалась определенная актерская смелость, не поспоришь…
- В актерской профессии трусом быть нельзя, иначе всегда будешь где-нибудь в третьем ряду, сбоку.
- У вас замечательные партнеры – Иван Агапов и Ефим Шифрин. Агапов – опытный актер «Ленкома», а как работалось с Шифриным, театральный опыт которого незначителен?
- Прекрасно. Мы ведь были совсем незнакомы, никогда даже на каких-то вечеринках не пересекались. И на сцене я его раньше не видела, поэтому не ожидала, что он такой хороший драматический артист – это приятное открытие. На кастинг приходили известные артисты, приезжали из других городов, и многие слетали – не устраивали режиссера - Шамиров - человек жесткий. А вот Ефим и ему, и мне понравился сразу. У него в спектакле есть куски, где он работает настолько трагически эмоционально! К тому же Ефим оказался внимательным, чутким партнером, что тоже очень важно.
- А вы сами, какая партнерша? Со стороны кажется, что крайне требовательная…
- Хм… (Пауза) Мне кажется, очень хорошая. Не думаю, что я трудная, - просто слишком ответственная. Да, я требовательная, но одновременно и терпеливая. Не люблю, когда спустя рукава относятся к профессии - к делу всей моей жизни. Не прощаю, когда человек опаздывает на репетицию, когда приходит не готовым или не в форме. Если мы тут не совпадаем, то, скорее всего, надо расставаться.
- А можно сказать, что вы актриса капризная?
- Нет, но я бы хотела попробовать ею быть, чтобы посмотреть, что это дает? Хотя вообще-то, мне кажется, что капризность - не лучшее качество. Это свойство неуверенных в себе людей, которые заявить о себе делом не могут. Хотят взять на себя внимание, а иначе не получается. И тратить на такое свои силы, нервы?! Меня бы это просто утомляло. Мне все равно, каким классом я лечу на гастроли, в какой машине еду из аэропорта, в какой гримерной сижу. Меня это никогда не волновало. В райдере у меня из обязательных пунктов только кефир и молоко. Бог знает, в каких только условиях не приходилось существовать на гастролях, в экспедициях. Но я живу здесь, в этой стране и принимаю ее действительность. У нас ведь все на контрастах - то селят в какие-то чуть ли не дворцы, в апартаменты, то в маленький, убогий номер с неприятными запахами. И что будет, если я начну капризничать? Я не могу потребовать себе другой номер, уехать из этой гостиницы, отделиться от своих партнеров. Это дурной тон. Я всегда вместе со всеми.
- Возвращаясь к премьере: одна из тем пьесы – человеческая меркантильность, как преграда на пути к счастью. По-вашему, это болезнь времени?
- Это всегда было, но сейчас - особенно. Люди постоянно считают. Ты еще не успел понять, с кем имеешь дело, а тебя уже со всех сторон сосканировали – сколько ты стоишь, нужен или не нужен, выгоден или нет? Кругом прагматизм, вытесняющий настоящие чувства, любовь. И это заразная вещь, это как эпидемия, как чума. В нашем спектакле все это показано на примере отношений троих персонажей. Каждый думает: а что другой может мне дать и надо ли мне с ним быть? Что я за это буду иметь? Если меркантильность есть в человеке – она неистребима, она как вирус, который ничем из организма не выводится.
- Считается, что лучше всего публика идет на комедии. А как бы вы определили жанр этого спектакля, ведь там не только и не столько «смех до посинения»?
- Думаю, это прекрасный пример трагикомедии. Да, спектакль непростой, и смешной и грустный одновременно, но я надеюсь, что он найдет своего зрителя. Хотя заранее судьбу спектакля никогда не знаешь: сколько он пройдет, полюбит ли его публика. Иногда кажется, вот это будет бомба! Но не срабатывает - где-то ошибка, хотя мы так репетировали, так старались. И наоборот: порой думаешь – получится ли? А постановка вдруг расцветает и идет не один десяток лет. Надеюсь, то, что мы сделали на это раз, еще и еще будет набирать, раскрываться. Главное, мне за этот спектакль не стыдно, я рада, что он у меня есть – это я искренне говорю.
- Говорят, актеры вырастают из тех, кто не наигрался в детстве. Вы как-то рассказывали, что ребенком много фантазировали, даже врали. Выходит, вам уже тогда хотелось какой-то параллельной реальности, игры?
- Возможно… У меня тогда было множество фантазий о несуществующей жизни, о которой я мечтала. Так уносилась в своих грезах! Я все время хотела быть на кого-то похожей, придумывала себе другие имена. Мне очень нравилось имя Юля, и знакомясь с другими детьми, я часто так и представлялась. Потом звонили домой, звали Юлю к телефону… Как же было стыдно, когда меня разоблачали! До сих пор помню это ужасное чувство, поэтому очень давно не вру вообще.
- А можете сказать, что вы сохранили детское восприятие мира. Помогает или мешает это жить?
- Не знаю, насколько я в детстве застряла, но некоторые говорят про меня - она действительно дура или прикидывается? Видимо, что-то такое во мне есть. (Улыбается.) Только помощи от этого никакой, поскольку не научилась я рациональности, по-прежнему эмоциями живу, а они могут или порадовать, или добить. Зато для актера эмоциональность важнее, полезнее, чем способность, например, четко разобрать роль на бумаге. Когда-то, работая в Театре Сатиры, я этим тоже занималась, - меня заставлял Плучек (главный режиссер театра Сатиры – авт.). Я вела дневники, исписывала целые тетради, но лучше от этого не играла. Большое заблуждение, что можно подготовиться к роли в библиотеке, в музее, послушав классическую музыку. Я все это делала и что?! Конечно, все это замечательно, только к нашей работе не имеет никакого отношения.
- Вы 14 лет прослужили в Театре Сатиры. Правда, что в то время одной из ваших поклонниц была легендарная Лиля Брик?
- Да. Брик было уже под восемьдесят, когда Плучек в начале 70-х однажды познакомил нас. Мы стали бывать у нее в доме – она приглашала, устраивая посиделки. Всегда было очень приятно, весело, вкусно, с шармом на этих вечерах. Лиля Юрьевна обладала необыкновенно злым юмором, это была даже не ирония - сарказм. При этом она позволяла себе говорить то, что думает, а я очень ценю это в людях. Почему она прониклась ко мне – даже не знаю? Приходила на все мои спектакли, присылала букеты. Особенно она любила «Горе от ума», где я очень плохо (как мне казалось) играла Софью, и каждый раз на поклонах к моим ногам ставили корзину цветов от нее. Я была готова сквозь землю провалиться! Потому что рядом стояли Миронов, Папанов – настоящие виртуозы! Ногой я отодвигала эту корзину поближе к ним – мол, ошиблись, цветы не мне… Но для Лили Брик не было никаких приоритетов – нравилась я ей и все тут! Она оказалась такой ярой моей поклонницей, что потом дарила мне подарки, дорогие вещи, французские духи, а ведь в Москве в то время еще ничего подобного не было. А один раз она мне чуть шубу не подарила. Я даже бежала от мальчиков-посыльных, которых она прислала за мной, потому что было и стыдно, и страшно, оттого, что я не заслуживаю всего этого, да и вообще - с какой стати?! Но она все равно продолжала меня одаривать и следить за моей деятельностью в театре, посещать премьеры.
- А вы ходите на премьеры к друзьям актерам? Случается, что испытываете зависть, ревность – мол, отличная роль, отлично сыграл?
- Скажу честно – огромное счастье, если то, что увижу, мне понравится. Не хочу разочаровываться, скучать, отсиживать, а потом бежать в антракте, чтобы меня никто не видел. Я же понимаю, что тот, кто пригласил, ждет, что я зайду после спектакля, что-то скажу, похвалю. А не зайти – это ужасно, у артиста потом бессонная ночь – вот, не пришла, не понравилось, все плохо! И я тоже самое испытываю, когда зову к себе на премьеру. Так что, сто раз подумаю, прежде чем к кому-то пойти. А зависть, ревность… Конечно бывало и бывает досадно – эх, я бы это сыграла! Да, сыграла бы, только кто мне даст?! (Улыбается.) Так зачем себя изводить? Я не завистлива, я это бездарное, отвратительное чувство давно уже убила в себе на корню.
- У вас бывает ощущение, что молодежь наступает на пятки, дышит в затылок?
- Нет, ну какая молодежь? Я-то уже так от них оторвалась! И потом молодежи сегодня не позавидуешь, я бы сейчас не хотела начинать карьеру. Все так обесценено! Про кино вообще молчу. Мне не хочется сниматься, снимаюсь только потому что… Главное - не задумываться, а как только подумаю: «Боже мой, почему я здесь стою, слушаю дурака-режиссера и делаю, что он мне говорит?!» - настроение портится напрочь. Так что проще быстренько все выполнить и уехать домой с гонораром, чем спорить, что-то доказывать, «искать зерно роли». Раньше я и доверие, и почитание, и трепет испытывала, когда известный режиссер приглашал сниматься. И все что нужно рождалось на площадке. Вот тогда было кино!
- Вам когда-нибудь приходило ощущение – я гениальна?
- Нет, пока еще не приходило. Но, надеюсь, в скором времени придет. (Улыбается.)
- По мнению Александра Вертинского – «артисты – это боги, а боги всегда одиноки». Вам приходилось размышлять об этом?
- Да… Боги ли, не знаю, а на счет одиночества – верно. Чаще всего ты один, даже в самые сложные моменты жизни. И с этим надо смириться. Я принимаю это, как данность.
Мария Сперанская
Журнал «Театральная касса», Октябрь 2010
- Бывает по-разному, - и рассчитываю, и просчитываю – ведь это моя работа, на это я живу. Но в данном случае мне очень понравилась пьеса. Редкий случай, потому что найти приличный современный драматургический материал сегодня чрезвычайно трудно. Порой берешься за что-то, и приходится переписывать, тратя массу сил и времени, а, в конце концов, все равно отказываешься. Так что, это огромная проблема. А тут оказалась просто роскошная пьеса, потрясающе переведенная с еврейского. Мы не сократили ничего, даже длинные монологи там такой красоты, что нельзя выбросить ни единого слова. Такой текст – настоящий подарок!
- А вас не оттолкнуло то, что со сцены неоднократно придется произносить слово «презерватив», как-то не очень с искусством совместимое?
- Начав читать пьесу, я сразу влюбилась в нее, и это слово перестало для меня нести тот смысл, к которому мы привыкли. Можно даже сказать, что в данном контексте, оно – поэтический образ, поэтому я произношу его как стихи, не представляя самого предмета. Это символ, это то, благодаря чему люди в сюжете пытаются найти друг друга, это здесь, как четвертый персонаж. Хотя, возможно, первые фразы и шокируют публику, но вскоре она абстрагируется, перестанет слышать это слово, поняв, что дело тут совершенно в другом.
- И все же некоторые актеры из-за этого отказались от роли…
- Да, отказались, высокопарно говоря о пошлости. А я считаю, что если пошлость есть в нас самих – то, естественно, никуда от нее не денешься, а если ее нет, то и на сцене не будет. Так что, все относительно.
- Но с тем, что потребовалась определенная актерская смелость, не поспоришь…
- В актерской профессии трусом быть нельзя, иначе всегда будешь где-нибудь в третьем ряду, сбоку.
- У вас замечательные партнеры – Иван Агапов и Ефим Шифрин. Агапов – опытный актер «Ленкома», а как работалось с Шифриным, театральный опыт которого незначителен?
- Прекрасно. Мы ведь были совсем незнакомы, никогда даже на каких-то вечеринках не пересекались. И на сцене я его раньше не видела, поэтому не ожидала, что он такой хороший драматический артист – это приятное открытие. На кастинг приходили известные артисты, приезжали из других городов, и многие слетали – не устраивали режиссера - Шамиров - человек жесткий. А вот Ефим и ему, и мне понравился сразу. У него в спектакле есть куски, где он работает настолько трагически эмоционально! К тому же Ефим оказался внимательным, чутким партнером, что тоже очень важно.
- А вы сами, какая партнерша? Со стороны кажется, что крайне требовательная…
- Хм… (Пауза) Мне кажется, очень хорошая. Не думаю, что я трудная, - просто слишком ответственная. Да, я требовательная, но одновременно и терпеливая. Не люблю, когда спустя рукава относятся к профессии - к делу всей моей жизни. Не прощаю, когда человек опаздывает на репетицию, когда приходит не готовым или не в форме. Если мы тут не совпадаем, то, скорее всего, надо расставаться.
- А можно сказать, что вы актриса капризная?
- Нет, но я бы хотела попробовать ею быть, чтобы посмотреть, что это дает? Хотя вообще-то, мне кажется, что капризность - не лучшее качество. Это свойство неуверенных в себе людей, которые заявить о себе делом не могут. Хотят взять на себя внимание, а иначе не получается. И тратить на такое свои силы, нервы?! Меня бы это просто утомляло. Мне все равно, каким классом я лечу на гастроли, в какой машине еду из аэропорта, в какой гримерной сижу. Меня это никогда не волновало. В райдере у меня из обязательных пунктов только кефир и молоко. Бог знает, в каких только условиях не приходилось существовать на гастролях, в экспедициях. Но я живу здесь, в этой стране и принимаю ее действительность. У нас ведь все на контрастах - то селят в какие-то чуть ли не дворцы, в апартаменты, то в маленький, убогий номер с неприятными запахами. И что будет, если я начну капризничать? Я не могу потребовать себе другой номер, уехать из этой гостиницы, отделиться от своих партнеров. Это дурной тон. Я всегда вместе со всеми.
- Возвращаясь к премьере: одна из тем пьесы – человеческая меркантильность, как преграда на пути к счастью. По-вашему, это болезнь времени?
- Это всегда было, но сейчас - особенно. Люди постоянно считают. Ты еще не успел понять, с кем имеешь дело, а тебя уже со всех сторон сосканировали – сколько ты стоишь, нужен или не нужен, выгоден или нет? Кругом прагматизм, вытесняющий настоящие чувства, любовь. И это заразная вещь, это как эпидемия, как чума. В нашем спектакле все это показано на примере отношений троих персонажей. Каждый думает: а что другой может мне дать и надо ли мне с ним быть? Что я за это буду иметь? Если меркантильность есть в человеке – она неистребима, она как вирус, который ничем из организма не выводится.
- Считается, что лучше всего публика идет на комедии. А как бы вы определили жанр этого спектакля, ведь там не только и не столько «смех до посинения»?
- Думаю, это прекрасный пример трагикомедии. Да, спектакль непростой, и смешной и грустный одновременно, но я надеюсь, что он найдет своего зрителя. Хотя заранее судьбу спектакля никогда не знаешь: сколько он пройдет, полюбит ли его публика. Иногда кажется, вот это будет бомба! Но не срабатывает - где-то ошибка, хотя мы так репетировали, так старались. И наоборот: порой думаешь – получится ли? А постановка вдруг расцветает и идет не один десяток лет. Надеюсь, то, что мы сделали на это раз, еще и еще будет набирать, раскрываться. Главное, мне за этот спектакль не стыдно, я рада, что он у меня есть – это я искренне говорю.
- Говорят, актеры вырастают из тех, кто не наигрался в детстве. Вы как-то рассказывали, что ребенком много фантазировали, даже врали. Выходит, вам уже тогда хотелось какой-то параллельной реальности, игры?
- Возможно… У меня тогда было множество фантазий о несуществующей жизни, о которой я мечтала. Так уносилась в своих грезах! Я все время хотела быть на кого-то похожей, придумывала себе другие имена. Мне очень нравилось имя Юля, и знакомясь с другими детьми, я часто так и представлялась. Потом звонили домой, звали Юлю к телефону… Как же было стыдно, когда меня разоблачали! До сих пор помню это ужасное чувство, поэтому очень давно не вру вообще.
- А можете сказать, что вы сохранили детское восприятие мира. Помогает или мешает это жить?
- Не знаю, насколько я в детстве застряла, но некоторые говорят про меня - она действительно дура или прикидывается? Видимо, что-то такое во мне есть. (Улыбается.) Только помощи от этого никакой, поскольку не научилась я рациональности, по-прежнему эмоциями живу, а они могут или порадовать, или добить. Зато для актера эмоциональность важнее, полезнее, чем способность, например, четко разобрать роль на бумаге. Когда-то, работая в Театре Сатиры, я этим тоже занималась, - меня заставлял Плучек (главный режиссер театра Сатиры – авт.). Я вела дневники, исписывала целые тетради, но лучше от этого не играла. Большое заблуждение, что можно подготовиться к роли в библиотеке, в музее, послушав классическую музыку. Я все это делала и что?! Конечно, все это замечательно, только к нашей работе не имеет никакого отношения.
- Вы 14 лет прослужили в Театре Сатиры. Правда, что в то время одной из ваших поклонниц была легендарная Лиля Брик?
- Да. Брик было уже под восемьдесят, когда Плучек в начале 70-х однажды познакомил нас. Мы стали бывать у нее в доме – она приглашала, устраивая посиделки. Всегда было очень приятно, весело, вкусно, с шармом на этих вечерах. Лиля Юрьевна обладала необыкновенно злым юмором, это была даже не ирония - сарказм. При этом она позволяла себе говорить то, что думает, а я очень ценю это в людях. Почему она прониклась ко мне – даже не знаю? Приходила на все мои спектакли, присылала букеты. Особенно она любила «Горе от ума», где я очень плохо (как мне казалось) играла Софью, и каждый раз на поклонах к моим ногам ставили корзину цветов от нее. Я была готова сквозь землю провалиться! Потому что рядом стояли Миронов, Папанов – настоящие виртуозы! Ногой я отодвигала эту корзину поближе к ним – мол, ошиблись, цветы не мне… Но для Лили Брик не было никаких приоритетов – нравилась я ей и все тут! Она оказалась такой ярой моей поклонницей, что потом дарила мне подарки, дорогие вещи, французские духи, а ведь в Москве в то время еще ничего подобного не было. А один раз она мне чуть шубу не подарила. Я даже бежала от мальчиков-посыльных, которых она прислала за мной, потому что было и стыдно, и страшно, оттого, что я не заслуживаю всего этого, да и вообще - с какой стати?! Но она все равно продолжала меня одаривать и следить за моей деятельностью в театре, посещать премьеры.
- А вы ходите на премьеры к друзьям актерам? Случается, что испытываете зависть, ревность – мол, отличная роль, отлично сыграл?
- Скажу честно – огромное счастье, если то, что увижу, мне понравится. Не хочу разочаровываться, скучать, отсиживать, а потом бежать в антракте, чтобы меня никто не видел. Я же понимаю, что тот, кто пригласил, ждет, что я зайду после спектакля, что-то скажу, похвалю. А не зайти – это ужасно, у артиста потом бессонная ночь – вот, не пришла, не понравилось, все плохо! И я тоже самое испытываю, когда зову к себе на премьеру. Так что, сто раз подумаю, прежде чем к кому-то пойти. А зависть, ревность… Конечно бывало и бывает досадно – эх, я бы это сыграла! Да, сыграла бы, только кто мне даст?! (Улыбается.) Так зачем себя изводить? Я не завистлива, я это бездарное, отвратительное чувство давно уже убила в себе на корню.
- У вас бывает ощущение, что молодежь наступает на пятки, дышит в затылок?
- Нет, ну какая молодежь? Я-то уже так от них оторвалась! И потом молодежи сегодня не позавидуешь, я бы сейчас не хотела начинать карьеру. Все так обесценено! Про кино вообще молчу. Мне не хочется сниматься, снимаюсь только потому что… Главное - не задумываться, а как только подумаю: «Боже мой, почему я здесь стою, слушаю дурака-режиссера и делаю, что он мне говорит?!» - настроение портится напрочь. Так что проще быстренько все выполнить и уехать домой с гонораром, чем спорить, что-то доказывать, «искать зерно роли». Раньше я и доверие, и почитание, и трепет испытывала, когда известный режиссер приглашал сниматься. И все что нужно рождалось на площадке. Вот тогда было кино!
- Вам когда-нибудь приходило ощущение – я гениальна?
- Нет, пока еще не приходило. Но, надеюсь, в скором времени придет. (Улыбается.)
- По мнению Александра Вертинского – «артисты – это боги, а боги всегда одиноки». Вам приходилось размышлять об этом?
- Да… Боги ли, не знаю, а на счет одиночества – верно. Чаще всего ты один, даже в самые сложные моменты жизни. И с этим надо смириться. Я принимаю это, как данность.
Мария Сперанская
Журнал «Театральная касса», Октябрь 2010
Комментариев нет:
Отправить комментарий