Раз уж речь зашла о телеспектаклях, предлагаю вспомнить "Пьесу для мужчины" по произведениям Даниила Хармса с Ефимом Шифриным в главной роли, показанную каналом "Культура" в феврале 2009 года. Эта постановка Владимира Мирзоева стала лучшим спектаклем телесезона. В предлагаемом ниже интервью Ефим Шифрин на вопрос об его отношению к телетеатру приводит варианты трактовки этого понятия. Третий вариант кажется мне наиболее верным. Для меня телеспектакль это "оригинальное художественное произведение, созданное в расчете на особого рода зрителя, любящего театральную неспешность и отсутствие кинематографического монтажа". Вот это самое "оригинальное художественное произведение" можно посмотреть (или пересмотреть) на Официальном сайте. Здесь же позволю себе всего лишь один фрагмент спектакля, о котором зашла речь в интервью.
- Как вы относитесь к самой идее телетеатра?
- Это странный жанр. Многие понимают под ним совершенно разные вещи. Во-первых, это спектакль, снятый во время представления. Во-вторых, спектакль, перенесенный в телевизионные декорации, в-третьих, оригинальное художественное произведение, созданное в расчете на особого рода зрителя, любящего театральную неспешность и отсутствие кинематографического монтажа.
- Сложно ли работать в телеспектакле – при отсутствии непосредственной реакции зрителя?
- Нет. Это похоже на работу в кино. Это просто другой способ работы.
- В чем вы видели для себя как для актера основную задачу в спектакле «Пьеса для мужчины»?
- Я редко формулирую основную задачу. Мне важно найти верные звук и тон. В случае с Хармсом это едва ли не важнее, чем все остальное.
- Есть ли у вас какие-то общие черты с Хармсом? Было ли у вас ощущение внутренней близости с его героями? Повлиял ли как-то Хармс и его мироощущение на Вас?
- С текстами Хармса я столкнулся еще в 70-ые годы, будучи студентом. Мы инсценировали его стихи для детей. Боюсь, что восприятие его творчества именно как восторга детского сочинительства осталось у меня и по отношению к другим, совсем не детским, его произведениям.
- Понравилось ли вам работать с Владимиром Мирзоевым?
- Мы работали с Мирзоевым над «Драконом» Шварца. Думаю, что произведения Хармса и Шварца – идеальная «территория» для Мирзоева. Мне было легко. Он мыслит теми же категориями, что и любой талантливый взрослый, строящий свои нешуточные замки в детской песочнице.
- Что для вас значит авангардизм в театре? Где для вас проходят границы возможного эксперимента в театре?
- Я не очень силен в терминах. В сущности, авангардизм – это все, что чуть впереди мейнстрима. Мне кажется, меру авангардизма сейчас определяет ужасающая попсовость нынешнего мейнстрима. Хармс – целебный автор для тех, кого воротит от юмористических телепроектов последнего десятилетия.
- Вы спрашиваете у группы Second Hand Band, чем их зацепил абсурд. А чем он зацепил Вас?
- Они, к сожалению, так и не ответили на мой вопрос в фильме. Меня же абсурд всегда цепляет тем, что он больше говорит о свободе, чем любое другое направление в искусстве. Мне кажется, что абсурд всегда стоит у истоков всех рождающихся направлений. Точно так же, как лепет всегда предшествует речи. Собственно говоря, абсурдом и заканчивается любое направление. Совершенно так же, как лепетом заканчивается старость.
- Это странный жанр. Многие понимают под ним совершенно разные вещи. Во-первых, это спектакль, снятый во время представления. Во-вторых, спектакль, перенесенный в телевизионные декорации, в-третьих, оригинальное художественное произведение, созданное в расчете на особого рода зрителя, любящего театральную неспешность и отсутствие кинематографического монтажа.
- Сложно ли работать в телеспектакле – при отсутствии непосредственной реакции зрителя?
- Нет. Это похоже на работу в кино. Это просто другой способ работы.
- В чем вы видели для себя как для актера основную задачу в спектакле «Пьеса для мужчины»?
- Я редко формулирую основную задачу. Мне важно найти верные звук и тон. В случае с Хармсом это едва ли не важнее, чем все остальное.
- Есть ли у вас какие-то общие черты с Хармсом? Было ли у вас ощущение внутренней близости с его героями? Повлиял ли как-то Хармс и его мироощущение на Вас?
- С текстами Хармса я столкнулся еще в 70-ые годы, будучи студентом. Мы инсценировали его стихи для детей. Боюсь, что восприятие его творчества именно как восторга детского сочинительства осталось у меня и по отношению к другим, совсем не детским, его произведениям.
- Понравилось ли вам работать с Владимиром Мирзоевым?
- Мы работали с Мирзоевым над «Драконом» Шварца. Думаю, что произведения Хармса и Шварца – идеальная «территория» для Мирзоева. Мне было легко. Он мыслит теми же категориями, что и любой талантливый взрослый, строящий свои нешуточные замки в детской песочнице.
- Что для вас значит авангардизм в театре? Где для вас проходят границы возможного эксперимента в театре?
- Я не очень силен в терминах. В сущности, авангардизм – это все, что чуть впереди мейнстрима. Мне кажется, меру авангардизма сейчас определяет ужасающая попсовость нынешнего мейнстрима. Хармс – целебный автор для тех, кого воротит от юмористических телепроектов последнего десятилетия.
- Вы спрашиваете у группы Second Hand Band, чем их зацепил абсурд. А чем он зацепил Вас?
- Они, к сожалению, так и не ответили на мой вопрос в фильме. Меня же абсурд всегда цепляет тем, что он больше говорит о свободе, чем любое другое направление в искусстве. Мне кажется, что абсурд всегда стоит у истоков всех рождающихся направлений. Точно так же, как лепет всегда предшествует речи. Собственно говоря, абсурдом и заканчивается любое направление. Совершенно так же, как лепетом заканчивается старость.
- Как вам понравилось работать с молодыми – группой Second Hand Band?
- Это вторая работа с ними. В «Драконе» мы уже делили сцену. Мне очень симпатичны эти молодые, непафосные музыканты. Они работают с хорошими текстами. По-моему, они даже не знают, что некоторые их ровесники не умеют работать без фонограммы.
- Различаете ли вы себя «киношного», себя «эстрадного» и себя «театрального»?
- Нет, не различаю. Это похоже на то, что я говорю с мамой на идиш, с друзьями по-латышски, с племянниками - по-английски. Я не придумаю лучшей аналогии для этого случая.
- Вы говорили, что умерла советская эстрада, что с фильмом «Глянец» для вас умер советский кинематограф…А советский театр?
- Советский театр умер как раз тогда, когда исчез из сетки телевизионный спектакль. Полагаю, что с возвращением телетеатра в программу передач, мы можем говорить о становлении РОССИЙСКОГО театра.
- В одном из интервью вы сказали, что «в эпоху стабильности нечего пародировать». Грянул кризис, ситуация поменялась, - есть ли кого пародировать сейчас?
- Прошло немного времени, чтобы судить о том, как искусство «переварит этот кризис». Я не очень питался пародией и в худшие времена. В конце концов, «Дон Кихот» - это тоже пародия. Объект, которой давно поблек за яркостью самой пародии.
- «Черный юмор, - говорит Мирзоев, - отражение черной реальности». Какого цвета нынешняя реальность? Изменился ли юмор с советских времен?
- Нынешняя реальность, к сожалению, совсем потеряла краски. Кажется, что она написана живописцем, у которого дрожал в руках плохо заточенный химический карандаш.
- В чем для вас разница между эстрадным юмором и юмором Хармса?
- Я думаю, что Хармс вполне был бы востребован на эстраде, если бы средний уровень нашей культуры хотя бы приближался к уровню его детских стихотворений.
- Насколько для вас важна импровизация в работе?
- Я не верю в чудо импровизации. Я отвожу ей те же границы, что и вдохновению. То есть, полагаться на них, считаю не очень профессиональным свойством.
- Важную роль в рассказах Хармса занимает борьба с бюрократией. Вам приходилось сталкиваться с этим явлением? И кто выходил победителем?
- В России всегда побеждала бюрократия. Борьба с ней заканчивалась только мнимой победой искусства, которому она подарила очень много: произведений Сухово-Кобылина до героев Ильинского. Но это же очень много! Это стоит проигрыша бюрократии в реальной жизни.
- Вы как-то говорили, что свой юбилейный спектакль закончите шуткой из Хармса: «Один человек гнался за другим, тогда как тот, который убегал, в свою очередь, гнался за третьим, который, не чувствуя за собой погони, просто шел быстрым шагом по мостовой». Почему именно этими словами?
- Я так и закончил тот, юбилейный спектакль. Это важные слова. В искусстве не надо ни за кем гнаться. Надо просто идти. Своей походкой. По своему маршруту.
- Это вторая работа с ними. В «Драконе» мы уже делили сцену. Мне очень симпатичны эти молодые, непафосные музыканты. Они работают с хорошими текстами. По-моему, они даже не знают, что некоторые их ровесники не умеют работать без фонограммы.
- Различаете ли вы себя «киношного», себя «эстрадного» и себя «театрального»?
- Нет, не различаю. Это похоже на то, что я говорю с мамой на идиш, с друзьями по-латышски, с племянниками - по-английски. Я не придумаю лучшей аналогии для этого случая.
- Вы говорили, что умерла советская эстрада, что с фильмом «Глянец» для вас умер советский кинематограф…А советский театр?
- Советский театр умер как раз тогда, когда исчез из сетки телевизионный спектакль. Полагаю, что с возвращением телетеатра в программу передач, мы можем говорить о становлении РОССИЙСКОГО театра.
- В одном из интервью вы сказали, что «в эпоху стабильности нечего пародировать». Грянул кризис, ситуация поменялась, - есть ли кого пародировать сейчас?
- Прошло немного времени, чтобы судить о том, как искусство «переварит этот кризис». Я не очень питался пародией и в худшие времена. В конце концов, «Дон Кихот» - это тоже пародия. Объект, которой давно поблек за яркостью самой пародии.
- «Черный юмор, - говорит Мирзоев, - отражение черной реальности». Какого цвета нынешняя реальность? Изменился ли юмор с советских времен?
- Нынешняя реальность, к сожалению, совсем потеряла краски. Кажется, что она написана живописцем, у которого дрожал в руках плохо заточенный химический карандаш.
- В чем для вас разница между эстрадным юмором и юмором Хармса?
- Я думаю, что Хармс вполне был бы востребован на эстраде, если бы средний уровень нашей культуры хотя бы приближался к уровню его детских стихотворений.
- Насколько для вас важна импровизация в работе?
- Я не верю в чудо импровизации. Я отвожу ей те же границы, что и вдохновению. То есть, полагаться на них, считаю не очень профессиональным свойством.
- Важную роль в рассказах Хармса занимает борьба с бюрократией. Вам приходилось сталкиваться с этим явлением? И кто выходил победителем?
- В России всегда побеждала бюрократия. Борьба с ней заканчивалась только мнимой победой искусства, которому она подарила очень много: произведений Сухово-Кобылина до героев Ильинского. Но это же очень много! Это стоит проигрыша бюрократии в реальной жизни.
- Вы как-то говорили, что свой юбилейный спектакль закончите шуткой из Хармса: «Один человек гнался за другим, тогда как тот, который убегал, в свою очередь, гнался за третьим, который, не чувствуя за собой погони, просто шел быстрым шагом по мостовой». Почему именно этими словами?
- Я так и закончил тот, юбилейный спектакль. Это важные слова. В искусстве не надо ни за кем гнаться. Надо просто идти. Своей походкой. По своему маршруту.
"Московская правда", №36, 20 февраля 2009, с.11
Комментариев нет:
Отправить комментарий