Перечитывала сегодня пьесу "Ивонна, принцесса Бургундская" Витольда Гомбровича. Не то, чтобы я ее читала сто лет назад, а сегодня освежила в памяти... Вовсе нет. Вчера прочитала первый раз, сегодня выборочно перечитывала. Ефим Шифрин очень живо представлялся мне в роли Короля. Но все-таки думалось: ведь это я так себе все представляю, а как это все представляет Владимир Мирзоев? Шифрин с Мирзоевым работал дважды: спектакль "Дракон" по пьесе Евгения Шварца вновь можно увидеть на сцене Театриума на Серпуховке, "Пьесу для мужчины" по произведениям Даниила Хармса показывали по каналу "Культура", да и сейчас телеспектакль можно посмотреть на сайте артиста. Я, конечно, что-то читала о режиссере. Из прочитанного хочется выделить одно интервью, в котором слова Мирзоева перекликаются с когда-то поразившими меня словами Романа Виктюка: "Как ставится спектакль? Как пишутся стихи?". Вот такая аналогия. А вот фрагмент из разговора Владимира Мирзоева с Виктором Шендеровичем в программе "Все свободны" (все интервью можно прочитать на сайте "Радио Свобода"):
Виктор Шендерович: Володя, начнем со слова «режиссер», начнем с режиссуры. Там потом много интересных тем, начнем с режиссуры. Личное знакомство с тобой и впечатление от режиссуры Мирзоева наводит на очень интересное соображение, что я бы тебя не узнал. Человек, который ставит такие спектакли, если бы я разговаривал с человеком и слышал, как он разговаривает, его мысли, его суждения, я бы не узнал его по этим спектаклям.
Владимир Мирзоев: Что не так?
Виктор Шендерович: Все так. Но там какой-то совсем другой человек. Там человек с очень резким языком, очень отличающийся, какой угодно, только не обычный. А в разговоре с тобой, в общении с тобой подкупает рациональность, глубина, спокойствие. Ты не центристский человек, ты не ходишь в желтой кофте, у тебя нет хайера на голове. Язык усложненный, театральный язык, демонстративно яркий театральный язык. В этом есть некоторая сознательная идея эпатажа, в этом есть расчет или это просто два разных Мирзоева: тот человек, который разговаривает со мной, и тот человек, который ставит спектакли?
Владимир Мирзоев: Ты знаешь, меня очень часто в эпатаже сознательном и расчетливом обвиняют - критики в основном, зрители в меньшей степени. Хочешь верь, хочешь нет – это не так. Ни я, ни актеры, с которыми мы работаем, ни художники, мы не эпатируем публику, мы пытаемся просто говорить о столь сложных вещах, а в театре по-другому не получается, говорить о вещах столь скрытых, вещах подсознательных, которые требуют иногда очень острого поэтического языка. Что такое, скажем, спокойная, рациональная поэзия? Как тебе нравится такое?
Виктор Шендерович: Нонсенс.
Владимир Мирзоев: Нонсенс, да. А современный театр – это именно поэзия, хороший театр, я имею в виду. Это прорывы в иррациональное, это обязательно какая-то раскрепощенность языковая, интеллектуальная, эмоциональная. То есть я себе не представляю, как современным театром может заниматься человек, который не понимает, что есть поэзия, и как туда может приходить зритель, который не любит поэзию.
Виктор Шендерович: Именно как поэзию, именно как некоторое «езда в незнаемое», по Маяковскому?
Владимир Мирзоев: Конечно.
Виктор Шендерович: То есть, а просто поставить, как написано, строго по тексту, в традиционных платьях, в традиционной стенографии просто неинтересно? Ты таким образом не можешь сказать то, что ты хочешь сказать?
Владимир Мирзоев: Это не то, что неинтересно – это невозможно. Потому что театр, который пытается проиллюстрировать пьесу, именно проиллюстрировать - честно, тупо, не вдохновенно…
Виктор Шендерович: Спокойно. Я не предлагал тупо.
Владимир Мирзоев: А как? А иллюстрация всегда тупая. Иллюстрация – это иллюстрация, не больше. Ведь ты пойми, то содержание драматического произведения, пьесы или прозы, неважно, которое там сидит, оно ведь должно перевоплотиться, оно должно как бы превратиться в другой материал. Пространство спектакля, это не текст только – это другое измерение. Это текст плюс пространство, плюс живые актеры, плюс драматическое поле. Я еще могу перечислить миллион разных вещей. То есть это другой материал, понимаешь. Чтобы в этом другом материале реализовать то содержание, которое я подчеркиваю, вычитываю из авторского произведения, у меня нет другого пути кроме, как, во-первых, пропустить это все через себя и через актеров, во-вторых, найти совершенно новый язык для этого, иначе это будет тебе же невнятно. То есть то, что ты вычитываешь в пьесе – это далеко не то же самое, с чем ты встречаешься в театре.
Мне интересна эта "езда в незнаемое". А вам?
Виктор Шендерович: Володя, начнем со слова «режиссер», начнем с режиссуры. Там потом много интересных тем, начнем с режиссуры. Личное знакомство с тобой и впечатление от режиссуры Мирзоева наводит на очень интересное соображение, что я бы тебя не узнал. Человек, который ставит такие спектакли, если бы я разговаривал с человеком и слышал, как он разговаривает, его мысли, его суждения, я бы не узнал его по этим спектаклям.
Владимир Мирзоев: Что не так?
Виктор Шендерович: Все так. Но там какой-то совсем другой человек. Там человек с очень резким языком, очень отличающийся, какой угодно, только не обычный. А в разговоре с тобой, в общении с тобой подкупает рациональность, глубина, спокойствие. Ты не центристский человек, ты не ходишь в желтой кофте, у тебя нет хайера на голове. Язык усложненный, театральный язык, демонстративно яркий театральный язык. В этом есть некоторая сознательная идея эпатажа, в этом есть расчет или это просто два разных Мирзоева: тот человек, который разговаривает со мной, и тот человек, который ставит спектакли?
Владимир Мирзоев: Ты знаешь, меня очень часто в эпатаже сознательном и расчетливом обвиняют - критики в основном, зрители в меньшей степени. Хочешь верь, хочешь нет – это не так. Ни я, ни актеры, с которыми мы работаем, ни художники, мы не эпатируем публику, мы пытаемся просто говорить о столь сложных вещах, а в театре по-другому не получается, говорить о вещах столь скрытых, вещах подсознательных, которые требуют иногда очень острого поэтического языка. Что такое, скажем, спокойная, рациональная поэзия? Как тебе нравится такое?
Виктор Шендерович: Нонсенс.
Владимир Мирзоев: Нонсенс, да. А современный театр – это именно поэзия, хороший театр, я имею в виду. Это прорывы в иррациональное, это обязательно какая-то раскрепощенность языковая, интеллектуальная, эмоциональная. То есть я себе не представляю, как современным театром может заниматься человек, который не понимает, что есть поэзия, и как туда может приходить зритель, который не любит поэзию.
Виктор Шендерович: Именно как поэзию, именно как некоторое «езда в незнаемое», по Маяковскому?
Владимир Мирзоев: Конечно.
Виктор Шендерович: То есть, а просто поставить, как написано, строго по тексту, в традиционных платьях, в традиционной стенографии просто неинтересно? Ты таким образом не можешь сказать то, что ты хочешь сказать?
Владимир Мирзоев: Это не то, что неинтересно – это невозможно. Потому что театр, который пытается проиллюстрировать пьесу, именно проиллюстрировать - честно, тупо, не вдохновенно…
Виктор Шендерович: Спокойно. Я не предлагал тупо.
Владимир Мирзоев: А как? А иллюстрация всегда тупая. Иллюстрация – это иллюстрация, не больше. Ведь ты пойми, то содержание драматического произведения, пьесы или прозы, неважно, которое там сидит, оно ведь должно перевоплотиться, оно должно как бы превратиться в другой материал. Пространство спектакля, это не текст только – это другое измерение. Это текст плюс пространство, плюс живые актеры, плюс драматическое поле. Я еще могу перечислить миллион разных вещей. То есть это другой материал, понимаешь. Чтобы в этом другом материале реализовать то содержание, которое я подчеркиваю, вычитываю из авторского произведения, у меня нет другого пути кроме, как, во-первых, пропустить это все через себя и через актеров, во-вторых, найти совершенно новый язык для этого, иначе это будет тебе же невнятно. То есть то, что ты вычитываешь в пьесе – это далеко не то же самое, с чем ты встречаешься в театре.
Мне интересна эта "езда в незнаемое". А вам?
Комментариев нет:
Отправить комментарий