Это Александра Анатольевича слова. Ширвиндта, конечно. О нем в блоге Ефима Шифрина не раз писано, вот и недавно речь зашла, а в комментариях еще и о том, что он "не то из остзейских баронов, не то из литовских князей". Там же, в комментариях, ссылку дал на аудиокнигу "Schirwindt, стертый с лица земли". Это главы из книги, прочтенные Александром Анатольевичем на Радио Культура. Сама же книга вышла в издательстве "ЭКСМО" в 2006г. (сейчас можно приобрести книгу изданную все тем же издательством в 2009г., в серии Юмористика. Шут с тобой") За день до этого, 9 апреля 2006г., Ширвиндт побывал на радио "Эхо Москвы" в гостях у Ксении Лариной и Майи Пешковой, рассказал о книге, о том, как возникла идея написания, почему "главы называются, как названия улиц" и что это за город такой - Ширвиндт, и про "надо взять пару экземпляров и туда поехать". Вот про "туда поехать" - следующий пост, а пока - "Книжное казино" с Александром Ширвиндтом. Название поста, кстати - из этой передачи фраза, ну да там есть еще перлы :)
Александр Ширвиндт
в программе "Книжное казино"
на радио "Эхо Москвы"
эфир 09.04.2006г.
ведущие Ксения Ларина и Майя Пешкова
в программе "Книжное казино"
на радио "Эхо Москвы"
эфир 09.04.2006г.
ведущие Ксения Ларина и Майя Пешкова
К.Ларина – Это программа «Книжное казино» в студии Ксения Ларина, Майя Пешкова.
М.Пешкова - Добрый день.
К.Ларина – И в гостях у нас сегодня Александр Анатольевич Ширвиндт, здравствуйте.
А.Ширвиндт – Здравствуйте.
К.Ларина – Буквально вчера из типографии нам пришла совсем-совсем новая книга.
М.Пешкова – А книгу эту нам предоставило издательство «ЭКСМО», на самом деле книга выйдет в свет только завтра.
К.Ларина – Обязательно воспользуйтесь моментом и задайте свой вопрос нашему гостю и вашему гостю, прежде всего, Александру Ширвиндту, который является не только художественным руководителем театра Сатиры, но еще и автором книжки, которая называется «Ширвиндт стертый с лица земли. Книга воспоминаний». Конечно же, придется нам порепетировать завтрашнюю презентацию и рассказать предысторию, поскольку мне кажется, совершенно необычная форма построения книги мемуаров, по сути, конечно, да, это мемуары, пожалуй, но как это придумано, пожалуйста, об этом расскажите. Кто придумал этот замечательный ход с городом?
А.Ширвиндт – Я придумал этот ход, потому что мучили меня давно это издательство и лично Юрий Кушак, мой старинный друг, человек дотошный. И когда он мне привел твою однофамилицу Юлечку Ларину…
К.Ларина – Она работает в журнале огонек, обозревателем.
А.Ширвиндт – И она просто в меня вцепилась клещами, она такая дотошная и прелестная, что пришлось написать. Написать пришлось, когда я вдруг придумал как, потому что было естественно, чтобы как-то, действительно, там стишок есть в этой книжке, сейчас я вспомню:
Молодым везде у нас дорога,
Старикам везде у нас почет.
Я старик, стоящий у порога
Жизни, что закрыта на учет.
Это так и есть, потому что всякая стариковская сентиментальность…
К.Ларина – Уже есть?
А.Ширвиндт – Ну, что ты, навалом, я глушу в себе. В основном в институте, когда студенты думают «Нет, еще нет», и иногда вдруг хочется зафиксировать то, что для тебя важно, свято, а так как во мне все-таки ироничность где-то бродит, то просто писать: я был… я любил… я встретился… я дружил… и рядом карточки, где я Мольером, я с Жириновским, это надоедает. И поэтому вдруг, я тут что-то рылся в каких-то домашних папочках, и нашел письмо, действительно, мой покойный двоюродный брат замечательный, он был в войну артиллеристом, офицером, майором, он прислал с фронта письмо, и была из фронтовой газеты заметка, которая называлась «Наконец освободили Ширвиндт», оказывается в Пруссии был город Ширвиндт, и он на карте существует, это прямо рядом с Калининградом.
К.Ларина – А во что его потом переименовали, вы скажите?
А.Ширвиндт – И потом во время войны его снесли с лица земли, его нет. И там была воинская часть, маленький поселок, который назывался Кутузово, бывший Ширвиндт, более логичного переименования. Я подумал, все-таки это Ширвиндт, значит, я имею прямое отношение, я решил, что раз это все снесено, можно же приватизировать все, выйти, не знаю какие божеские инстанции, и потребовать себе город, но так как он пустой, его надо застроить. И вот этим ходом я решил застраивать свой город тем, что мне дорого.
К.Ларина –Здесь действительно книга построена, главы называются, как названия улиц: «Театральная площадь», «Эстрадный тупик», «Второй порочный переулок». Есть даже такое: «Державинский мост», «Федоровская магистраль», «Горенские пруды», «Рязановское шоссе», то есть понятно, мало того, здесь на форзаце еще и карта есть, карта соответствует действительности?
А.Ширвиндт – Настоящая карта, вот Кенигсберг, а вот Ширвиндт.
К.Ларина – Ну тогда скажите и про прусские корни, действительно, это же не просто так, вы же не однофамильцы с городом, а просто это немецкое происхождение.
А.Ширвиндт – Документов никаких нет, но конечно, фамилия такая странноватая, с тремя согласными на конце, где это придумать можно, конечно, что-то там, и там даже в книжке есть, что это по отцовской линии какие-то прусские корни существовали, и даже я нашел справочку, которую там публикую для страховки, что оказывается мой покойный папа был Анатолием Густавичем, а в справке написано в юношеской, что он Теодор Густавич, но так как в те времена, это было начало прошлого века, перед первой войной, немецкие корни были еще страшнее, чем еврейские, представляешь, какое сказочное время было, и прятались от немецких корней. И он был переименован в Анатолия, и я стал Анатольевичем, а мог быть Александром Теодоровичем, почти как Спиваков, это можно было бы какой славы достичь.
К.Ларина – Мало того, я вам тоже по секрету сообщаю, я этого совершенно не знала, и никогда об этом нигде не говорилось, что и фамилия все-таки менялась, попытка поменять фамилию на что-нибудь более славянское, привычное нашему уху, Ветров, была такая попытка.
А.Ширвиндт – Да. Потому что когда я кончал институт, умные люди сказали, что Ширвиндт – гроб, где это вылезать из такой фамилии, и я…
М.Пешкова – Была еще история, где к трем согласным приставлялась буква «с», ШирвиндтС.
А.Ширвиндт – В театре эстрады, был такой замечательный Саша Конников, друг мьюзик-холла, это был 55-й год, я был на третьем курсе, и там, где потом был «Современник», на площади Маяковского напротив театра Сатиры, сейчас там стоянка около Пекина, там был театр Эстрады, там была программа «Москва и москвичи», и я эту программу вел с Элечкой Некрасовой, я был молодой разболтанный, естественно, амплуа, как было, так и осталось, молодой разболтанный москвич, а она наивная бемби-провинциалка, и я ее водил по Москве. И вот я ее водил под фамилией Ветров.
К.Ларина – Кстати, есть даже фотография с программки.
А.Ширвиндт – Да, и я Ветровым существовал третий, четвертый курс на эстраде, а потом, когда кончил, подумал ну, что же это такое.
К.Ларина – Красиво было бы Александр Ветров.
А.Ширвиндт – Сейчас Ветровы уже появились, а Ширвиндтов кроме моей многоступенчатой семьи, я что-то не встречал.
К.Ларина – А вот интересно, вы говорите про Первую мировую войну, а во время второй войны, не было проблем с немецкими корнями?
А.Ширвиндт – Ну, так далеко нас детей забросили, в глубочайшую Сибирь в Чердынь, это под Соликамском, что там было не до корней, потом в Сибири люди не до всего этого, до сих пор, когда попадаешь за Томск и так далее с каждыми десятью километрами люди милее, раскрепощение, менее закомплексованные, не слушают круглые сутки «Эхо Москвы».
К.Ларина – Я могу с вами поспорить, даже там, в тех далеких местах, но куда «Эхо Москвы» добирается, если уж они его слушают, то круглые сутки.
А.Ширвиндт – Я стараюсь там не встречаться с такими людьми, мне достаточно вас здесь.
М.Пешкова – Я хотела спросить по поводу возницы, ведь у вас в годы войны был друг возница.
А.Ширвиндт – Вася, да.
М.Пешкова – Чему он вас научил?
А.Ширвиндт – Он мне привил любовь к лошадям. И вся эта гибель ипподрома, там я пишу про это честно и откровенно. А там мне было лет пять, огромная гора, как сейчас помню, это был город Чердынь, огромная бочка, и несчастная лошадь тащила в гору эту полную бочку, расплескивая льдышки. Я был его правой рукой, и он разрешал мне сидеть за вожжами и помогать ему зачерпывать эту ледяную воду, я до сих пор помню глаза этой лошади, и сейчас, когда я хожу на конюшню и к друзьям на ипподром, и Машка Голубкина тащит меня в сферу конкура, собаки и лошади это единственная отдушина сегодняшней цивилизации.
К.Ларина – Ну, ладно, у вас такая семья огромная, мы перед передачей разговаривали, внуки, уже правнуки должны пойти, если внуку 25.
А.Ширвиндт – Типун тебе на язык, Какие правнуки? Ну, хорошо, я поговорю, если они не слушают, слава богу. Я скажу, что ты велела. Вчера старшему внуку было 25 лет, я не могу в эфире сказать, как это называется: «… подкрался незаметно».
К.Ларина – Кстати, по поводу «не могу сказать, как называется», книга очень хулиганская, каков Ширвиндт, такова и книга. Здесь о многих вещах говорится иронично, в жанре Александра Анатольевича Ширвиндта и абсолютно откровенно. Мне очень понравилось это сочетание, хотя это тоже, поскольку я вас знаю чуть-чуть, часто встречаемся все-таки в эфире, вот это сочетание смешного и очень откровенного на каком-то практически трагическом уровне, оно здесь в этой книжке угадывается. Вот, допустим, то, что я успела прочитать, замечательный эпизод, где вы рассказываете про встречу с Олегом Ефремовым на какой-то тусовке за месяц до его ухода из жизни, какое-то тяжелое для меня осталось совершенно чувство. Потом удивительно, что вы признаетесь и цитируете Марка Захарова, что вы по своей сути артистом не являетесь, вот этого куража лицедейства вы так и не почувствовали за всю свою актерскую жизнь, дорогого стоят такие признания.
А.Ширвиндт – Понимаешь, а чего врать-то? Врать надоело, а потом надо как-то себя осмыслить, я думаю, что если так как-то подряд, подумавши, рассказать о том, с кем общался, чего сделал, чего не сделал, то должна возникнуть картина, а не поток словоблудия и вранья во имя чего-то, для того чтобы о тебе подумали так, а не иначе, потому что если это о себе понимаешь более или менее серьезно, то нужно чтобы ты так и выглядел, так и прозвучал, потому что вранье рано или поздно становится видно. Поэтому я в конце этой книжечки пишу, что я не знаю, чего-то не досказал, чего-то подумал, а может быть не надо, но единственное, что в строительстве этого города, я отмечаю, там нет ни одного кирпичика вранья.
К.Ларина – Может быть, поэтому она получилась такая маленькая, потому что вы от чего-то сознательно отказались.
А.Ширвиндт – 205 страниц, а если двухтомник, все будут читать оглавление и смотреть, что прочесть, а что не нужно. А так раз прочел, чего-то маловато, приятно.
К.Ларина – Мы сейчас слушаем новости, потом возвращаемся в программу «Книжное казино» и уже отдаем нашего гостя вам по телефонам прямого эфира.
НОВОСТИ
М.Пешкова – А нужно специальное разрешение, чтобы поехать в ваши владения, чтобы там погулять?
А.Ширвиндт – Ну, вообще-то, Калининград это проблема, но когда мы придумали этот ход, то была идея моей кураторши Юлички Лариной, все-таки туда съездить. Связались с ними, они были очень рады, потому что там застава какая-то есть, но сказали, что кроме фундамента какой-то старой кирки заросшей там ничего нет. Сейчас надо взять пару экземпляров и туда поехать.
К.Ларина – А там живет кто-нибудь, там есть люди?
А.Ширвиндт – Там застава, Кутузово это застава.
К.Ларина – Ну, что же дорогие друзья, давайте мы будем телефонные звонки слушать. Алло, здравствуйте.
Слушатель – Здравствуйте. Александр Анатольевич, лет сорок назад в Ленкоме был спектакль «Снимается кино», у меня сложилось такое впечатление, что вы были режиссером постановщиком, так это или нет?
А.Ширвиндт – Я играл режиссера постановщика.
Слушатель – А, великолепная была пьеса, до сих пор помню.
К.Ларина – Простите, пожалуйста, а как вас зовут?
Слушатель – Александр Александрович.
К.Ларина – Оставьте, пожалуйста, ваш телефон. Кстати, про этот период вашей жизни тут тоже много написано в этой книге. Мне кажется лучшие роли, конечно, я боюсь так говорить, оценивать вашу жизнь.
А.Ширвиндт – Там разные ипостаси были, там Анатолий Васильевич, покойный, бросил меня в такую, драматическую стезю. И там много интересного с ним сделал, я сыграл у него, в общем, не за большой срок, сыграл у него восемь главных ролей.
К.Ларина – А что-нибудь осталось на пленке из того периода?
А.Ширвиндт – Ничего же не снималось, все спектакли ленкомовского периода ничего кроме воспоминаний, мемуаров, вранья и правды.
К.Ларина – А роль, которую вы сыграли в «104 страницы про любовь», вы играли в театре?
А.Ширвиндт – Конечно, в театре я и играл.
К.Ларина – Хотя бы это осталось.
А.Ширвиндт – Это уже Натансон Георгий взял Таню Доронину из спектакля, меня из другого и сделал коллаж из актеров. Но это не спектакль, это…
К.Ларина – Кино. Следующий звонок, пожалуйста, алло, здравствуйте.
Слушатель – Здравствуйте, меня зовут Вера. Я бы хотела спросить у Александра Анатольевича, а что он любит читать, и какую из последних прочитанных книг он мог бы рекомендовать своему внуку 25-летнему?
А.Ширвиндт – Вы знаете, ужас в том, что я сейчас читаю пьесы. Это ужасно. А не читать их нельзя, потому что, а вдруг Ломоносов, поэтому приходится. Тонны графомании.
К.Ларина – Как быстро вы понимаете, что это не Ломоносов?
А.Ширвиндт – Ну, где-то через четыре с половиной страницы. А что касается внуков, то они мне сейчас рекомендуют читать, внуки великовозрастные. Старший внук, которому вчера исполнилось 25 лет, он у меня бакалавр, магистр и бог знает что, и мы на него смотрим с удивлением, вожделением и опаской, то он приносит мне книги и говорит, это надо читать. А если говорить серьезно, то я недавно взял с полки Тютчева, придя после спектакля, проблемы, то се, подумал, надо оттянутся. Взял Тютчева, давайте внукам Тютчева.
К.Ларина – Ну, а про Диккенса скажите, мы сейчас перед программой говорили, как вы мечтаете сделать у себя в театре «Пиквикский клуб», а почему вы считаете, что Диккенс попадает в современное время?
А.Ширвиндт – Потому что литература, а во-вторых, внутренняя ироничность, а мне почему-то мерещится инсценировки, я перечитывал, мне кажется, что этот Пиквик, который чистый, милый, интеллигентный человек вышел на улицу, чтобы посмотреть, что происходит, я конечно, примитивизирую, но тем не менее. И вот он там столкнулся с действительностью, у Диккенса все это, на что он наталкивается, абсолютно сегодняшнее все и авантюристы, и бабы, и это все. Другое дело ужасно трудно инсценировать такую классику типа Диккенса, Ильфа и Петрова, потому что они же прелестны своей авторской интонацией, можно снять версию, тех или иных актеров, замечательная режиссура, это будет режиссерская, актерская версия, но интонацию авторскую ужасно трудно передать, как на экране, так и на сцене. Вот когда остается каркас и уходит авторская интонация, то тут начинается страшное обнищание материала.
К.Ларина – А, между прочим, вспомните, в свое время, в Московском художественном театре, вот, мучаясь такими же проблемами, когда ставили «Воскресение» Льва Николаевича Толстого, на сцену выпустили Василия Ивановича Качалова, который практически зачитывал огромные текста от автора, чтобы сохранить именно авторскую интонацию.
А.Ширвиндт – Это замечательно. Просто в те времена, когда выходил Качалов и спокойно преамбулировал какую-то сцену 20 минут, то сегодня, когда в этом жутком, бешеном ритме мечущихся голых персонажей на сцене, вдруг выйти в киске и бархатным голосом сказать «Катюша бежала, бежала…», застрелят.
К.Ларина – Ну, в кино, во всяком случае, это можно сделать, есть удачные примеры, вот вы вспомнили Ильфа и Петрова, закадровый текст Гердт читал, по-моему, блестяще.
А.Ширвиндт – Гердт сам по себе воплощение интонации. Он имеет право читать и про мороженых котиков и про Ильфа и Петрова, и про Бендера, потому что он архииндивидуальность. А когда это просто закадровый текст, то это просто уходит.
К.Ларина – А вы когда-нибудь читали закадровый текст?
А.Ширвиндт – Читал, но у меня с дикцией плохо.
К.Ларина – Ладно уж, кому говорить, вы что? А, в «Иронии судьбы» вы читали закадровый текст.
А.Ширвиндт – Да, это просто Эльдар Александрович, мой любимый друг и товарищ, он во многих картинах меня мучил и не знал, как меня побольше использовать и поэксплуатировать, чтобы я не сразу убежал.
К.Ларина – Давайте следующий звонок, пожалуйста. Алло, здравствуйте.
Слушатель – Алло, здравствуйте. Дмитрий Иванович, Москва. Александр Анатольевич, два скромных вопроса. Первый, какой след в творчестве театра и вашем оставила Марта Яковлевна Линецкая, ушедшая уже от нас? И второй, будет ли восстановлен или не поставлен «Теркин на том свете», который шел в 1966 году?
А.Ширвиндт – Очень симпатичные вопросы, потому что они очень глубокие для нас. Линецкая, чтобы знали, это была завлит нашего театра, потому что должность завлит это вообще несколько погибающее амплуа в сегодняшнем театре, тем не менее, это человек необходимый, это было абсолютное воплощение завлита: она любила театр, у нее был замечательный вкус, она проглатывала пьесы одну за другой, она замечательно была связана с критикой и так далее и тому подобное. Очень жалко, что она не во время ушла. Что касается «Теркина», знаете, какая интересная штука, ведь это была очень болезненная история с созданием этого спектакля, запрещалось, запрещалось, запрещалось, вымарывалось все, и даже мощная фигура Твардовского так и не спасла этого спектакля. Дело в том, что эта острота и злободневность, аллюзии того времени, когда такие большие художники как Твардовский пытались через какой-то второй план к чему-то сегодняшнему пробиться, сегодня, когда все говориться открытым текстом до такой степени, что хочется его закрыть, этот открытый текст, становится немножко наивно. Я к чему говорю, я знаю, я готовил юбилей театра, и мы так хотели пройтись по биографии театра, я поэтому в музее собирал самые такие основные вехи истории, конечно, перечел инсценировку «Теркин на том свете». Сегодня это замечательная милая очень индивидуальная поэзия, это потрясающий образ, который, кстати, очень интересно играл Анатолий Дмитриевич Папанов, но сегодня вся эта проблематика второго плана, потустороннего КГБ и какой-то цензуры, она выглядит немножечко таким ностальгическим ликбезом, не потому что ушла талантливость и поэтичность, а потому что сегодняшнее поколение может не понять, чего так уж ее запрещали, и поэтому тут очень страшно подвести автора, и слух, и память об этом произведении, когда сегодня так в открытом виде его…
К.Ларина – Вы знаете, я могу с вами поспорить по поводу того, что сегодня все можно говорить открытым текстом. Не все, и вы сами это прекрасно знаете, что-то можно сверх меры говорить, и я понимаю, о чем бы говорите, когда хочется что-то закрыть, согласна, но вещи, о которых хочется говорить, как раз их не принято говорить в слух. У меня к вам такой вопрос, раз уж возникла эта тема. Театр, на мой взгляд, сегодня самое свободное пространство, учитывая, что происходит на телевидении, во всяком случае, на центральных каналах, которые мы наблюдаем с вами, учитывая и то, что происходит в кинематографе. Мне кажется уже понятно, куда вектор направлен, госзаказ уже существует на темы, на события, мне кажется, что есть уже некие табуированные темы, которые не стоит брать в кино. Театр сегодня свободен абсолютно, туда никто не вмешивается, делайте, что хотите. Почему театр свободой не пользуется, я имею в виду не ваш конкретный театр, а вообще театр как институт, извините меня, общественный, а не только как развлекательное шоу, почему о сегодняшних вещах, о сегодняшних проблемах, о сегодняшнем времени вообще никто не говорит.
А.Ширвиндт – Театр не может существовать без драматургии, физиологически не может, поэтому всякие миниатюры, эстрадные шоу, какие-то, грубо говоря, даже КВНские фанерные нахальные репризочки сегодняшние, они существуют как тематика, как заданность, как смелость, ну, вот как клише, без драматургии невозможно, нет современной драматургии в том плане, о котором ты сегодня говоришь, поэтому скатывание в эти мьюзиклы, бесконечные ремейки, «Голые лиры» и «Каренины гомосексуалисты», это дикая острота, никакого значения не имеющая, и вообще не о том, о чем говорим, это первое. А второе, понимаешь, какая история, ведь публика, было такое клише, театральная аудитория, сейчас это довольно келейная штука, собственно, театральная аудитория это некоторая масса небольшая, а зритель уже воспитывается на том, о чем ты говорила выше, и поэтому когда уже ему капают на мозги и все время его кормят, кормят, кормят, когда он приходит и видит что-то другое, он, во-первых, уже не может перестроиться, а во-вторых, он уже привык к этой кормежке, это очень трудно менять это меню, трудно, организм отторгает. Я говорю несколько арифметично, но это правда. Конечно, если бы появился сегодняшний какой-то «Ревизор» или сегодняшнее «Доходное место», но этого нет, вот Юра Поляков писатель современный, можно так или иначе к нему относится, но вот у нас идет пьеса «Хомо эректус», по-разному к нему относятся, но идет на аншлагах, потому что там срез сегодняшних проблем и абсолютно сегодняшние персонажи со своим языком. Можно опять же говорить, что это не высокая драматургия, потому что он все-таки прозаик, а драматург и романист это совершенно разные профессии, но с точки зрения того, что мы говорили, сегодняшнее, но там есть, мало.
К.Ларина – Еще несколько звонков успеем принять, пожалуйста. Алло, здравствуйте.
Слушатель – Алло, здравствуйте. Мы вас давно не видели в кино, как есть предложения или не хотите сниматься в кино?
А.Ширвиндт – Какие-то вялые предложения есть, лежат на столе рядом с пьесами, какие-то 47 серий чего-то такого, но времени мало и если уже так отдаваться кинематографу, то хочется, чтобы все-таки был материал.
К.Ларина – А Урсуляк больше не предлагает вам ролей в кино?
А.Ширвиндт – Не предлагает. Любимый ученик, любимый режиссер, любимый друг моего любимого сына не предлагает, это о многом говорит.
К.Ларина – Алло, здравствуйте.
Слушатель – Алло, здравствуйте. А что вы вкладываете в понятие слова друг?
А.Ширвиндт – Я не знаю, сколько вам лет, но чувствую, что вы еще молодая, потому что в моем возрасте, потому что друзья не приобретаются потом, они приобретаются изначально, какие они и потом, что с ними происходит, это уже другое дело, из-за них можно страдать, переживать, с ними можно ссорится, но они заданы. Приобретать можно приятелей, коллег, начальников, подчиненных, влюбленности, друзья после определенного возраста, это я говорю по своему опыту, не приобретаются, к сожалению, друзья уходят, поэтому круг сжимается. А что я понимаю под словом друг, это человек, без которого нельзя существовать.
К.Ларина – А у вас были друзья женщины?
А.Ширвиндт – Сейчас все больше и больше женщины друзья, потому что они живут дольше, и потому что другие взаимоотношения с ними. С женщинами дружить трудно, но можно. У меня есть друзья женщины, у меня есть Танечка Гердт, Леночка Чайковская, у меня есть, я надеюсь, Люся Гурченко, это все чистые друзья, за которыми можно было и ухаживать и любить, но не состоялось, поэтому они стали друзьями.
К.Ларина – Алло, здравствуйте.
Слушатель – Алло, здравствуйте. Хотелось бы поинтересоваться о хобби, о рыбалке, какая самая удачная была рыбалка?
А.Ширвиндт – Дело в том, что про рыбалку нельзя говорить правду, рыбаки все врут. Но врут не потому, что они хотят, а потому что они хотят, чтобы было больше рыбы, поэтому даже у нас есть с Михаилом Михайловичем Державиным такая фотография, в предыдущей моей книге, (хорошо звучит: "несколько книг тому назад") там была фотография, где мы стоим и держим огромного не то судака, не то леща, но большого - килограмм под десять. Так вот из-за этой карточки огромный скандал: Ниночка Светланова, вдова нашего замечательного дирижера и композитора, который был рыбак в законе, она пришла тут ко мне недавно, она пишет книгу о Светланове, и говорит: «Вот такая история, Женя говорил, что эта карточка вранье, что «это не они поймали, а я поймал, они у меня одолжили для фото». И он тоже врет, потому что мы действительно одолжили, но не у него, а у мимо проходящего рыбака, чтобы сняться. Поэтому говорить о больших уловах опасно, можно говорить суммарно, в садке, например, так до девяти килограмм рыбы, а сколько весит каждая особь говорить, пока еще нет. Вот, когда мы бывали под Астраханью, там разврат, конечно, там все, что угодно. Но все эти настоящие рыбалки, они очень опасны, потому что две недели там обловишься, а потом приезжаешь в Подмосковье и таскаешь пескарей с полладошки, и дико хвалишься, что сегодня уже немножко больше, это разврат туда ездить, надо жить соотносительно своему улову.
М.Пешкова – А что случилось с леской? Та самая леска, от которой ваша супруга каждый раз отрезает два метра для каких-то дачных весьма конкретных нужд?
А.Ширвиндт – А, ну это трагическая история, кстати, она до сих пор существует, это было тысячу лет назад, я первый раз полетел «туда» в приоткрытый железный занавес, туризм в Америку через Шеннон. Темный огромный шикарный аэропорт, ночь и весь этот аэропорт это почти супермаркет, и там стоят всякие чаны с товарами: косметика, печеньице, и никого нет, темно. Мы ходим, и стоит огромный чан с леской, одна шведская леска 0.8, на акул, и вот она лежит, и я хожу и никого нет, денег у нас не было в помине, мы должны были туда прилететь, нас кормили, а там час, и все ходят, смотрят как музей, и объявляют посадку, я думаю, не могу, возьму, не хватало, чтобы меня схватили в Шенноне, не долетев до Америки, и в наручниках отправили назад, я опять ушел, и когда уже все пошли, я все-таки схватил эту леску. Положил в карман, весь потный вошел в самолет, и думаю, сейчас прибегут, и когда мы взлетели, и уже сели, и эта леска до сих пор, ловить на нее невозможно, на акул, действительно Наталья Николаевна, моя супруга, всегда от нее отрезает, и трусы там сохнут.
К.Ларина – И она до сих пор существует? Не истрачена еще?
А.Ширвиндт – А куда она денется, не на что.
К.Ларина – Ну, что мы должны заканчивать, к сожалению, время наше истекло, очень быстро все пролетает. Спасибо, до встречи.
М.Пешкова - Добрый день.
К.Ларина – И в гостях у нас сегодня Александр Анатольевич Ширвиндт, здравствуйте.
А.Ширвиндт – Здравствуйте.
К.Ларина – Буквально вчера из типографии нам пришла совсем-совсем новая книга.
М.Пешкова – А книгу эту нам предоставило издательство «ЭКСМО», на самом деле книга выйдет в свет только завтра.
К.Ларина – Обязательно воспользуйтесь моментом и задайте свой вопрос нашему гостю и вашему гостю, прежде всего, Александру Ширвиндту, который является не только художественным руководителем театра Сатиры, но еще и автором книжки, которая называется «Ширвиндт стертый с лица земли. Книга воспоминаний». Конечно же, придется нам порепетировать завтрашнюю презентацию и рассказать предысторию, поскольку мне кажется, совершенно необычная форма построения книги мемуаров, по сути, конечно, да, это мемуары, пожалуй, но как это придумано, пожалуйста, об этом расскажите. Кто придумал этот замечательный ход с городом?
А.Ширвиндт – Я придумал этот ход, потому что мучили меня давно это издательство и лично Юрий Кушак, мой старинный друг, человек дотошный. И когда он мне привел твою однофамилицу Юлечку Ларину…
К.Ларина – Она работает в журнале огонек, обозревателем.
А.Ширвиндт – И она просто в меня вцепилась клещами, она такая дотошная и прелестная, что пришлось написать. Написать пришлось, когда я вдруг придумал как, потому что было естественно, чтобы как-то, действительно, там стишок есть в этой книжке, сейчас я вспомню:
Молодым везде у нас дорога,
Старикам везде у нас почет.
Я старик, стоящий у порога
Жизни, что закрыта на учет.
Это так и есть, потому что всякая стариковская сентиментальность…
К.Ларина – Уже есть?
А.Ширвиндт – Ну, что ты, навалом, я глушу в себе. В основном в институте, когда студенты думают «Нет, еще нет», и иногда вдруг хочется зафиксировать то, что для тебя важно, свято, а так как во мне все-таки ироничность где-то бродит, то просто писать: я был… я любил… я встретился… я дружил… и рядом карточки, где я Мольером, я с Жириновским, это надоедает. И поэтому вдруг, я тут что-то рылся в каких-то домашних папочках, и нашел письмо, действительно, мой покойный двоюродный брат замечательный, он был в войну артиллеристом, офицером, майором, он прислал с фронта письмо, и была из фронтовой газеты заметка, которая называлась «Наконец освободили Ширвиндт», оказывается в Пруссии был город Ширвиндт, и он на карте существует, это прямо рядом с Калининградом.
К.Ларина – А во что его потом переименовали, вы скажите?
А.Ширвиндт – И потом во время войны его снесли с лица земли, его нет. И там была воинская часть, маленький поселок, который назывался Кутузово, бывший Ширвиндт, более логичного переименования. Я подумал, все-таки это Ширвиндт, значит, я имею прямое отношение, я решил, что раз это все снесено, можно же приватизировать все, выйти, не знаю какие божеские инстанции, и потребовать себе город, но так как он пустой, его надо застроить. И вот этим ходом я решил застраивать свой город тем, что мне дорого.
К.Ларина –Здесь действительно книга построена, главы называются, как названия улиц: «Театральная площадь», «Эстрадный тупик», «Второй порочный переулок». Есть даже такое: «Державинский мост», «Федоровская магистраль», «Горенские пруды», «Рязановское шоссе», то есть понятно, мало того, здесь на форзаце еще и карта есть, карта соответствует действительности?
А.Ширвиндт – Настоящая карта, вот Кенигсберг, а вот Ширвиндт.
К.Ларина – Ну тогда скажите и про прусские корни, действительно, это же не просто так, вы же не однофамильцы с городом, а просто это немецкое происхождение.
А.Ширвиндт – Документов никаких нет, но конечно, фамилия такая странноватая, с тремя согласными на конце, где это придумать можно, конечно, что-то там, и там даже в книжке есть, что это по отцовской линии какие-то прусские корни существовали, и даже я нашел справочку, которую там публикую для страховки, что оказывается мой покойный папа был Анатолием Густавичем, а в справке написано в юношеской, что он Теодор Густавич, но так как в те времена, это было начало прошлого века, перед первой войной, немецкие корни были еще страшнее, чем еврейские, представляешь, какое сказочное время было, и прятались от немецких корней. И он был переименован в Анатолия, и я стал Анатольевичем, а мог быть Александром Теодоровичем, почти как Спиваков, это можно было бы какой славы достичь.
К.Ларина – Мало того, я вам тоже по секрету сообщаю, я этого совершенно не знала, и никогда об этом нигде не говорилось, что и фамилия все-таки менялась, попытка поменять фамилию на что-нибудь более славянское, привычное нашему уху, Ветров, была такая попытка.
А.Ширвиндт – Да. Потому что когда я кончал институт, умные люди сказали, что Ширвиндт – гроб, где это вылезать из такой фамилии, и я…
М.Пешкова – Была еще история, где к трем согласным приставлялась буква «с», ШирвиндтС.
А.Ширвиндт – В театре эстрады, был такой замечательный Саша Конников, друг мьюзик-холла, это был 55-й год, я был на третьем курсе, и там, где потом был «Современник», на площади Маяковского напротив театра Сатиры, сейчас там стоянка около Пекина, там был театр Эстрады, там была программа «Москва и москвичи», и я эту программу вел с Элечкой Некрасовой, я был молодой разболтанный, естественно, амплуа, как было, так и осталось, молодой разболтанный москвич, а она наивная бемби-провинциалка, и я ее водил по Москве. И вот я ее водил под фамилией Ветров.
К.Ларина – Кстати, есть даже фотография с программки.
А.Ширвиндт – Да, и я Ветровым существовал третий, четвертый курс на эстраде, а потом, когда кончил, подумал ну, что же это такое.
К.Ларина – Красиво было бы Александр Ветров.
А.Ширвиндт – Сейчас Ветровы уже появились, а Ширвиндтов кроме моей многоступенчатой семьи, я что-то не встречал.
К.Ларина – А вот интересно, вы говорите про Первую мировую войну, а во время второй войны, не было проблем с немецкими корнями?
А.Ширвиндт – Ну, так далеко нас детей забросили, в глубочайшую Сибирь в Чердынь, это под Соликамском, что там было не до корней, потом в Сибири люди не до всего этого, до сих пор, когда попадаешь за Томск и так далее с каждыми десятью километрами люди милее, раскрепощение, менее закомплексованные, не слушают круглые сутки «Эхо Москвы».
К.Ларина – Я могу с вами поспорить, даже там, в тех далеких местах, но куда «Эхо Москвы» добирается, если уж они его слушают, то круглые сутки.
А.Ширвиндт – Я стараюсь там не встречаться с такими людьми, мне достаточно вас здесь.
М.Пешкова – Я хотела спросить по поводу возницы, ведь у вас в годы войны был друг возница.
А.Ширвиндт – Вася, да.
М.Пешкова – Чему он вас научил?
А.Ширвиндт – Он мне привил любовь к лошадям. И вся эта гибель ипподрома, там я пишу про это честно и откровенно. А там мне было лет пять, огромная гора, как сейчас помню, это был город Чердынь, огромная бочка, и несчастная лошадь тащила в гору эту полную бочку, расплескивая льдышки. Я был его правой рукой, и он разрешал мне сидеть за вожжами и помогать ему зачерпывать эту ледяную воду, я до сих пор помню глаза этой лошади, и сейчас, когда я хожу на конюшню и к друзьям на ипподром, и Машка Голубкина тащит меня в сферу конкура, собаки и лошади это единственная отдушина сегодняшней цивилизации.
К.Ларина – Ну, ладно, у вас такая семья огромная, мы перед передачей разговаривали, внуки, уже правнуки должны пойти, если внуку 25.
А.Ширвиндт – Типун тебе на язык, Какие правнуки? Ну, хорошо, я поговорю, если они не слушают, слава богу. Я скажу, что ты велела. Вчера старшему внуку было 25 лет, я не могу в эфире сказать, как это называется: «… подкрался незаметно».
К.Ларина – Кстати, по поводу «не могу сказать, как называется», книга очень хулиганская, каков Ширвиндт, такова и книга. Здесь о многих вещах говорится иронично, в жанре Александра Анатольевича Ширвиндта и абсолютно откровенно. Мне очень понравилось это сочетание, хотя это тоже, поскольку я вас знаю чуть-чуть, часто встречаемся все-таки в эфире, вот это сочетание смешного и очень откровенного на каком-то практически трагическом уровне, оно здесь в этой книжке угадывается. Вот, допустим, то, что я успела прочитать, замечательный эпизод, где вы рассказываете про встречу с Олегом Ефремовым на какой-то тусовке за месяц до его ухода из жизни, какое-то тяжелое для меня осталось совершенно чувство. Потом удивительно, что вы признаетесь и цитируете Марка Захарова, что вы по своей сути артистом не являетесь, вот этого куража лицедейства вы так и не почувствовали за всю свою актерскую жизнь, дорогого стоят такие признания.
А.Ширвиндт – Понимаешь, а чего врать-то? Врать надоело, а потом надо как-то себя осмыслить, я думаю, что если так как-то подряд, подумавши, рассказать о том, с кем общался, чего сделал, чего не сделал, то должна возникнуть картина, а не поток словоблудия и вранья во имя чего-то, для того чтобы о тебе подумали так, а не иначе, потому что если это о себе понимаешь более или менее серьезно, то нужно чтобы ты так и выглядел, так и прозвучал, потому что вранье рано или поздно становится видно. Поэтому я в конце этой книжечки пишу, что я не знаю, чего-то не досказал, чего-то подумал, а может быть не надо, но единственное, что в строительстве этого города, я отмечаю, там нет ни одного кирпичика вранья.
К.Ларина – Может быть, поэтому она получилась такая маленькая, потому что вы от чего-то сознательно отказались.
А.Ширвиндт – 205 страниц, а если двухтомник, все будут читать оглавление и смотреть, что прочесть, а что не нужно. А так раз прочел, чего-то маловато, приятно.
К.Ларина – Мы сейчас слушаем новости, потом возвращаемся в программу «Книжное казино» и уже отдаем нашего гостя вам по телефонам прямого эфира.
НОВОСТИ
М.Пешкова – А нужно специальное разрешение, чтобы поехать в ваши владения, чтобы там погулять?
А.Ширвиндт – Ну, вообще-то, Калининград это проблема, но когда мы придумали этот ход, то была идея моей кураторши Юлички Лариной, все-таки туда съездить. Связались с ними, они были очень рады, потому что там застава какая-то есть, но сказали, что кроме фундамента какой-то старой кирки заросшей там ничего нет. Сейчас надо взять пару экземпляров и туда поехать.
К.Ларина – А там живет кто-нибудь, там есть люди?
А.Ширвиндт – Там застава, Кутузово это застава.
К.Ларина – Ну, что же дорогие друзья, давайте мы будем телефонные звонки слушать. Алло, здравствуйте.
Слушатель – Здравствуйте. Александр Анатольевич, лет сорок назад в Ленкоме был спектакль «Снимается кино», у меня сложилось такое впечатление, что вы были режиссером постановщиком, так это или нет?
А.Ширвиндт – Я играл режиссера постановщика.
Слушатель – А, великолепная была пьеса, до сих пор помню.
К.Ларина – Простите, пожалуйста, а как вас зовут?
Слушатель – Александр Александрович.
К.Ларина – Оставьте, пожалуйста, ваш телефон. Кстати, про этот период вашей жизни тут тоже много написано в этой книге. Мне кажется лучшие роли, конечно, я боюсь так говорить, оценивать вашу жизнь.
А.Ширвиндт – Там разные ипостаси были, там Анатолий Васильевич, покойный, бросил меня в такую, драматическую стезю. И там много интересного с ним сделал, я сыграл у него, в общем, не за большой срок, сыграл у него восемь главных ролей.
К.Ларина – А что-нибудь осталось на пленке из того периода?
А.Ширвиндт – Ничего же не снималось, все спектакли ленкомовского периода ничего кроме воспоминаний, мемуаров, вранья и правды.
К.Ларина – А роль, которую вы сыграли в «104 страницы про любовь», вы играли в театре?
А.Ширвиндт – Конечно, в театре я и играл.
К.Ларина – Хотя бы это осталось.
А.Ширвиндт – Это уже Натансон Георгий взял Таню Доронину из спектакля, меня из другого и сделал коллаж из актеров. Но это не спектакль, это…
К.Ларина – Кино. Следующий звонок, пожалуйста, алло, здравствуйте.
Слушатель – Здравствуйте, меня зовут Вера. Я бы хотела спросить у Александра Анатольевича, а что он любит читать, и какую из последних прочитанных книг он мог бы рекомендовать своему внуку 25-летнему?
А.Ширвиндт – Вы знаете, ужас в том, что я сейчас читаю пьесы. Это ужасно. А не читать их нельзя, потому что, а вдруг Ломоносов, поэтому приходится. Тонны графомании.
К.Ларина – Как быстро вы понимаете, что это не Ломоносов?
А.Ширвиндт – Ну, где-то через четыре с половиной страницы. А что касается внуков, то они мне сейчас рекомендуют читать, внуки великовозрастные. Старший внук, которому вчера исполнилось 25 лет, он у меня бакалавр, магистр и бог знает что, и мы на него смотрим с удивлением, вожделением и опаской, то он приносит мне книги и говорит, это надо читать. А если говорить серьезно, то я недавно взял с полки Тютчева, придя после спектакля, проблемы, то се, подумал, надо оттянутся. Взял Тютчева, давайте внукам Тютчева.
К.Ларина – Ну, а про Диккенса скажите, мы сейчас перед программой говорили, как вы мечтаете сделать у себя в театре «Пиквикский клуб», а почему вы считаете, что Диккенс попадает в современное время?
А.Ширвиндт – Потому что литература, а во-вторых, внутренняя ироничность, а мне почему-то мерещится инсценировки, я перечитывал, мне кажется, что этот Пиквик, который чистый, милый, интеллигентный человек вышел на улицу, чтобы посмотреть, что происходит, я конечно, примитивизирую, но тем не менее. И вот он там столкнулся с действительностью, у Диккенса все это, на что он наталкивается, абсолютно сегодняшнее все и авантюристы, и бабы, и это все. Другое дело ужасно трудно инсценировать такую классику типа Диккенса, Ильфа и Петрова, потому что они же прелестны своей авторской интонацией, можно снять версию, тех или иных актеров, замечательная режиссура, это будет режиссерская, актерская версия, но интонацию авторскую ужасно трудно передать, как на экране, так и на сцене. Вот когда остается каркас и уходит авторская интонация, то тут начинается страшное обнищание материала.
К.Ларина – А, между прочим, вспомните, в свое время, в Московском художественном театре, вот, мучаясь такими же проблемами, когда ставили «Воскресение» Льва Николаевича Толстого, на сцену выпустили Василия Ивановича Качалова, который практически зачитывал огромные текста от автора, чтобы сохранить именно авторскую интонацию.
А.Ширвиндт – Это замечательно. Просто в те времена, когда выходил Качалов и спокойно преамбулировал какую-то сцену 20 минут, то сегодня, когда в этом жутком, бешеном ритме мечущихся голых персонажей на сцене, вдруг выйти в киске и бархатным голосом сказать «Катюша бежала, бежала…», застрелят.
К.Ларина – Ну, в кино, во всяком случае, это можно сделать, есть удачные примеры, вот вы вспомнили Ильфа и Петрова, закадровый текст Гердт читал, по-моему, блестяще.
А.Ширвиндт – Гердт сам по себе воплощение интонации. Он имеет право читать и про мороженых котиков и про Ильфа и Петрова, и про Бендера, потому что он архииндивидуальность. А когда это просто закадровый текст, то это просто уходит.
К.Ларина – А вы когда-нибудь читали закадровый текст?
А.Ширвиндт – Читал, но у меня с дикцией плохо.
К.Ларина – Ладно уж, кому говорить, вы что? А, в «Иронии судьбы» вы читали закадровый текст.
А.Ширвиндт – Да, это просто Эльдар Александрович, мой любимый друг и товарищ, он во многих картинах меня мучил и не знал, как меня побольше использовать и поэксплуатировать, чтобы я не сразу убежал.
К.Ларина – Давайте следующий звонок, пожалуйста. Алло, здравствуйте.
Слушатель – Алло, здравствуйте. Дмитрий Иванович, Москва. Александр Анатольевич, два скромных вопроса. Первый, какой след в творчестве театра и вашем оставила Марта Яковлевна Линецкая, ушедшая уже от нас? И второй, будет ли восстановлен или не поставлен «Теркин на том свете», который шел в 1966 году?
А.Ширвиндт – Очень симпатичные вопросы, потому что они очень глубокие для нас. Линецкая, чтобы знали, это была завлит нашего театра, потому что должность завлит это вообще несколько погибающее амплуа в сегодняшнем театре, тем не менее, это человек необходимый, это было абсолютное воплощение завлита: она любила театр, у нее был замечательный вкус, она проглатывала пьесы одну за другой, она замечательно была связана с критикой и так далее и тому подобное. Очень жалко, что она не во время ушла. Что касается «Теркина», знаете, какая интересная штука, ведь это была очень болезненная история с созданием этого спектакля, запрещалось, запрещалось, запрещалось, вымарывалось все, и даже мощная фигура Твардовского так и не спасла этого спектакля. Дело в том, что эта острота и злободневность, аллюзии того времени, когда такие большие художники как Твардовский пытались через какой-то второй план к чему-то сегодняшнему пробиться, сегодня, когда все говориться открытым текстом до такой степени, что хочется его закрыть, этот открытый текст, становится немножко наивно. Я к чему говорю, я знаю, я готовил юбилей театра, и мы так хотели пройтись по биографии театра, я поэтому в музее собирал самые такие основные вехи истории, конечно, перечел инсценировку «Теркин на том свете». Сегодня это замечательная милая очень индивидуальная поэзия, это потрясающий образ, который, кстати, очень интересно играл Анатолий Дмитриевич Папанов, но сегодня вся эта проблематика второго плана, потустороннего КГБ и какой-то цензуры, она выглядит немножечко таким ностальгическим ликбезом, не потому что ушла талантливость и поэтичность, а потому что сегодняшнее поколение может не понять, чего так уж ее запрещали, и поэтому тут очень страшно подвести автора, и слух, и память об этом произведении, когда сегодня так в открытом виде его…
К.Ларина – Вы знаете, я могу с вами поспорить по поводу того, что сегодня все можно говорить открытым текстом. Не все, и вы сами это прекрасно знаете, что-то можно сверх меры говорить, и я понимаю, о чем бы говорите, когда хочется что-то закрыть, согласна, но вещи, о которых хочется говорить, как раз их не принято говорить в слух. У меня к вам такой вопрос, раз уж возникла эта тема. Театр, на мой взгляд, сегодня самое свободное пространство, учитывая, что происходит на телевидении, во всяком случае, на центральных каналах, которые мы наблюдаем с вами, учитывая и то, что происходит в кинематографе. Мне кажется уже понятно, куда вектор направлен, госзаказ уже существует на темы, на события, мне кажется, что есть уже некие табуированные темы, которые не стоит брать в кино. Театр сегодня свободен абсолютно, туда никто не вмешивается, делайте, что хотите. Почему театр свободой не пользуется, я имею в виду не ваш конкретный театр, а вообще театр как институт, извините меня, общественный, а не только как развлекательное шоу, почему о сегодняшних вещах, о сегодняшних проблемах, о сегодняшнем времени вообще никто не говорит.
А.Ширвиндт – Театр не может существовать без драматургии, физиологически не может, поэтому всякие миниатюры, эстрадные шоу, какие-то, грубо говоря, даже КВНские фанерные нахальные репризочки сегодняшние, они существуют как тематика, как заданность, как смелость, ну, вот как клише, без драматургии невозможно, нет современной драматургии в том плане, о котором ты сегодня говоришь, поэтому скатывание в эти мьюзиклы, бесконечные ремейки, «Голые лиры» и «Каренины гомосексуалисты», это дикая острота, никакого значения не имеющая, и вообще не о том, о чем говорим, это первое. А второе, понимаешь, какая история, ведь публика, было такое клише, театральная аудитория, сейчас это довольно келейная штука, собственно, театральная аудитория это некоторая масса небольшая, а зритель уже воспитывается на том, о чем ты говорила выше, и поэтому когда уже ему капают на мозги и все время его кормят, кормят, кормят, когда он приходит и видит что-то другое, он, во-первых, уже не может перестроиться, а во-вторых, он уже привык к этой кормежке, это очень трудно менять это меню, трудно, организм отторгает. Я говорю несколько арифметично, но это правда. Конечно, если бы появился сегодняшний какой-то «Ревизор» или сегодняшнее «Доходное место», но этого нет, вот Юра Поляков писатель современный, можно так или иначе к нему относится, но вот у нас идет пьеса «Хомо эректус», по-разному к нему относятся, но идет на аншлагах, потому что там срез сегодняшних проблем и абсолютно сегодняшние персонажи со своим языком. Можно опять же говорить, что это не высокая драматургия, потому что он все-таки прозаик, а драматург и романист это совершенно разные профессии, но с точки зрения того, что мы говорили, сегодняшнее, но там есть, мало.
К.Ларина – Еще несколько звонков успеем принять, пожалуйста. Алло, здравствуйте.
Слушатель – Алло, здравствуйте. Мы вас давно не видели в кино, как есть предложения или не хотите сниматься в кино?
А.Ширвиндт – Какие-то вялые предложения есть, лежат на столе рядом с пьесами, какие-то 47 серий чего-то такого, но времени мало и если уже так отдаваться кинематографу, то хочется, чтобы все-таки был материал.
К.Ларина – А Урсуляк больше не предлагает вам ролей в кино?
А.Ширвиндт – Не предлагает. Любимый ученик, любимый режиссер, любимый друг моего любимого сына не предлагает, это о многом говорит.
К.Ларина – Алло, здравствуйте.
Слушатель – Алло, здравствуйте. А что вы вкладываете в понятие слова друг?
А.Ширвиндт – Я не знаю, сколько вам лет, но чувствую, что вы еще молодая, потому что в моем возрасте, потому что друзья не приобретаются потом, они приобретаются изначально, какие они и потом, что с ними происходит, это уже другое дело, из-за них можно страдать, переживать, с ними можно ссорится, но они заданы. Приобретать можно приятелей, коллег, начальников, подчиненных, влюбленности, друзья после определенного возраста, это я говорю по своему опыту, не приобретаются, к сожалению, друзья уходят, поэтому круг сжимается. А что я понимаю под словом друг, это человек, без которого нельзя существовать.
К.Ларина – А у вас были друзья женщины?
А.Ширвиндт – Сейчас все больше и больше женщины друзья, потому что они живут дольше, и потому что другие взаимоотношения с ними. С женщинами дружить трудно, но можно. У меня есть друзья женщины, у меня есть Танечка Гердт, Леночка Чайковская, у меня есть, я надеюсь, Люся Гурченко, это все чистые друзья, за которыми можно было и ухаживать и любить, но не состоялось, поэтому они стали друзьями.
К.Ларина – Алло, здравствуйте.
Слушатель – Алло, здравствуйте. Хотелось бы поинтересоваться о хобби, о рыбалке, какая самая удачная была рыбалка?
А.Ширвиндт – Дело в том, что про рыбалку нельзя говорить правду, рыбаки все врут. Но врут не потому, что они хотят, а потому что они хотят, чтобы было больше рыбы, поэтому даже у нас есть с Михаилом Михайловичем Державиным такая фотография, в предыдущей моей книге, (хорошо звучит: "несколько книг тому назад") там была фотография, где мы стоим и держим огромного не то судака, не то леща, но большого - килограмм под десять. Так вот из-за этой карточки огромный скандал: Ниночка Светланова, вдова нашего замечательного дирижера и композитора, который был рыбак в законе, она пришла тут ко мне недавно, она пишет книгу о Светланове, и говорит: «Вот такая история, Женя говорил, что эта карточка вранье, что «это не они поймали, а я поймал, они у меня одолжили для фото». И он тоже врет, потому что мы действительно одолжили, но не у него, а у мимо проходящего рыбака, чтобы сняться. Поэтому говорить о больших уловах опасно, можно говорить суммарно, в садке, например, так до девяти килограмм рыбы, а сколько весит каждая особь говорить, пока еще нет. Вот, когда мы бывали под Астраханью, там разврат, конечно, там все, что угодно. Но все эти настоящие рыбалки, они очень опасны, потому что две недели там обловишься, а потом приезжаешь в Подмосковье и таскаешь пескарей с полладошки, и дико хвалишься, что сегодня уже немножко больше, это разврат туда ездить, надо жить соотносительно своему улову.
М.Пешкова – А что случилось с леской? Та самая леска, от которой ваша супруга каждый раз отрезает два метра для каких-то дачных весьма конкретных нужд?
А.Ширвиндт – А, ну это трагическая история, кстати, она до сих пор существует, это было тысячу лет назад, я первый раз полетел «туда» в приоткрытый железный занавес, туризм в Америку через Шеннон. Темный огромный шикарный аэропорт, ночь и весь этот аэропорт это почти супермаркет, и там стоят всякие чаны с товарами: косметика, печеньице, и никого нет, темно. Мы ходим, и стоит огромный чан с леской, одна шведская леска 0.8, на акул, и вот она лежит, и я хожу и никого нет, денег у нас не было в помине, мы должны были туда прилететь, нас кормили, а там час, и все ходят, смотрят как музей, и объявляют посадку, я думаю, не могу, возьму, не хватало, чтобы меня схватили в Шенноне, не долетев до Америки, и в наручниках отправили назад, я опять ушел, и когда уже все пошли, я все-таки схватил эту леску. Положил в карман, весь потный вошел в самолет, и думаю, сейчас прибегут, и когда мы взлетели, и уже сели, и эта леска до сих пор, ловить на нее невозможно, на акул, действительно Наталья Николаевна, моя супруга, всегда от нее отрезает, и трусы там сохнут.
К.Ларина – И она до сих пор существует? Не истрачена еще?
А.Ширвиндт – А куда она денется, не на что.
К.Ларина – Ну, что мы должны заканчивать, к сожалению, время наше истекло, очень быстро все пролетает. Спасибо, до встречи.
Комментариев нет:
Отправить комментарий