«Люди без чувства юмора должны быть изолированы от общества»

В конце октября в Кировограде, накануне своего 69-летия, побывал популярнейший писатель-сатирик Анатолий Трушкин. Его тексты с блеском читали и читают с эстрады Михаил Евдокимов, Ян Арлазоров, Геннадий Хазанов, Роман Карцев, Ефим Шифрин, Клара Новикова, Владимир Данилец и Владимир Моисеенко, многие другие артисты комического жанра. Не менее блестяще исполняет свои произведения и сам автор. В концерте под открытым небом Анатолий Трушкин четырежды выходил на сцену, его выступление стало гвоздем программы.

 

«Писателем меня обозвали еще в школе»

— Анатолий Алексеевич, биографические сведения, которые сообщает о вас интернет, больше похожи на традиционную анкету, которую каждому приходилось заполнять при поступлении на работу: родились 28 октября 1941 г. в Челябинске, с 1951 г. живете в Москве. Окончили в 1964-м Московский авиационно-технологический институт. Работали инженером на секретном военном заводе. В 1974-м окончили Литературный институт, работали на Центральном телевидении. С 1981 г. занялись исключительно литературной деятельностью... Гораздо ярче выглядит ваше собственное автобиографическое признание, опубликованное на сайте «Википедии»:

«У нас только два времени — светлое будущее и темное прошлое. Из «светлого» и «темного» постоянно получается смутное настоящее. Тем не менее мне удалось выяснить насчет себя, что я родился (есть свидетели), учился (есть документы), женился (со слов одной женщины). Полагаю, в остальном биография типична: не имею, не знаю, нет, никогда, нигде, ни за что, пропади все пропадом»...

И все же давайте попробуем заполнить некоторые пробелы. Как, например, вы в 10 лет стали москвичом? Ведь обычно писатели, артисты, поэты приезжают «завоевывать Москву» в более зрелом возрасте...

— Я родился в эвакуации — ведь это было военное время.

— То есть ваши родители — москвичи?

— Да. Но вообще корни — в Рязанской губернии. Когда я был в Мордовии, мне сказали: «Трушкин, да ты же мордвин!» У них там самая распространенная фамилия — Ушкины. Ушкин — Трушкин... «Ребята, — говорю, — я не отрекаюсь, но предки-то из Рязанской». Они смеются: «Так Рязанская граничит с Мордовией!» И тут я подумал — а может быть?.. Это сейчас я — седой и лысый. А был шатеном с прямыми волосами. Но в тридцать лет волосы начали виться — я стал курчавым. И года три это держалось. И, как мне показалось, отец начал косо посматривать на мать — все-то в семье прямоволосые, и старший брат... Может быть, это был знак, имеющий отношение к литературе? К кучерявости Александра Сергеевича Пушкина?..

— Думаю, тягу к писательству вы ощутили еще раньше...

— Я где-то об этом уже писал: первый позыв был в школе. Мне отец подарил перочинный ножик, и я на парте, в деревенской школе, вырезал «Толя». И не заметил, как подошел учитель: «Ага, — говорит, — так ты у нас писатель!» Нет, конечно, я тогда об этом не думал и не мечтал, но когда уже начал мелькать на телевидении, мне передали, что учительница из нашей школы, учительница русского языка, сказала: «Мы всегда знали, что он будет писателем». Откуда? Я за свои школьные сочинения получал оценки «пять»-«два»: «пять» — за стилистику и «два» — за грамотность.

— Я, извините, ожидал юмористического продолжения: что в школе нашли ту доску, на которой было вырезано «Толя», или какую-то другую с вашим же «автографом», и поместили... ну, скажем, в школьный музей...

— Так ведь отец потом выбил из меня «писательство», но почему-то не из головы, а из другого места, ремнем...

— А почему вы сказали — «деревенская школа»?

— Потому что мы тогда жили под Москвой, в Болшево. Сейчас там Дом творчества кинематографистов и писателей. А тогда это было село селом, люди коров держали. И каждое утро пастух обходил дворы и выводил стадо на пастбище...

— Болшево сегодня известно не только Домом творчества, но и НИИ, расположенными рядом, и оборонными предприятиями...

— И Челябинск. Знаете, какое последнее мое воспоминание связано с Уралом? Мы с отцом были там в 1957 г., и я, подросток, стал свидетелем ядерного взрыва на «Маяке» в Челябинске-40. Своими глазами видел, как облако гнало ветром на город, а потом ветер переменился и оно ушло на деревни. Мы с отцом после этого пошли за грибами. «Папа, — говорю, — смотри, какой большой белый гриб!» А он действительно полуметровый. Отец посмотрел и говорит: «Все, хватит с нас грибов, уходим».

Старик Державин нас заметил, а Весник матюгнулся

— Судя по биографической справке в интернете, у вас как бы две ипостаси — работая на телевидении, вы были автором пьес, драматургом и сценаристом, а в чистый, так сказать, жанр сатиры и юмора пришли уже позже...

— Десять лет на телевидении — главный редактор литературно-драматических программ. Это «Кабачок 13 стульев», это пьесы-одноактовки — там я работал. До этого режиссировал. Был редактором газеты. А еще раньше, после окончания МАТИ, проработал полтора года инженером. Кстати, инженеры, в том числе инженеры-авиаторы, дали юмористическому жанру немало авторов. Михаил Задорнов, например, Эдуард Успенский — инженеры-авиаторы, как и я, только они закончили МАИ, а я — МАТИ. Михаил Жванецкий — инженер. И так далее. Но и медицина дала немало авторов — Григория Горина, Аркадия Арканова... Судьба каждого определяется во многом и тем, с кем довелось встретиться на жизненном пути.

Я думаю, мне в этом смысле повезло. Сам я из простой, как говорят, рабоче-крестьянской семьи. Вечно в детстве не хватало книг. И даже мама, помню, говорила: «Как ты стал писателем? У нас дома и книг-то не было...» Я читать по большому счету начал уже в юношеские годы — и, конечно, взахлеб. А когда в Литературный институт поступил — там уже и ситуация обязывала... Я потом услышал фразу, принадлежащую Илье Эренбургу: «Литинститут готовит профессиональных читателей». Обидно вроде бы... Но со временем понял, что это правда. Писателей готовит все-таки Бог.

— Но что-то в этом плане оставляет и людям.

— Жванецкий для меня много сделал. Грубо говоря, в гроб не сходя, благословил. Это был 1983 г. Мы с ним пару раз пересекались на концертах, и вдруг на каком-то большом форуме юмористов, где присутствовал министр культуры и прочая и прочая... Я-то еще и в жанр не вошел. А там — и тот выступил, и тот выступил... И вот объявляют: «А сейчас слово Михаилу Михайловичу Жванецкому». Ага, думаю, это, видимо, главный здесь. Выходит Михал Михалыч и говорит: «А пусть сейчас Трушкин что-нибудь почитает». Меня еще толком никто и не знал. Я говорю: «Миша, у меня и нет ничего с собой». Мы же все на банкете сидим. «Ничего, — говорит, — сходи в номер гостиницы и возьми, а они подождут». Я что-то там схватил, прочитал один рассказ... Миша говорит: «Читай еще». Прочитал другой рассказ. «Читай еще». Я говорю: «Больше ничего нет». «Садись».

Но — присутствовали Министерство культуры СССР, Минкульт РСФСР, «Росконцерт»... И после этого — столько заявок, что я уже материальных забот не знал. Что его подвигло, не знаю. Видимо, заприметил и решил: пусть человек заявит о себе. Он знал ситуацию лучше меня и понимал, что будут после этого заказы и всякое прочее. Я ему благодарен по гроб жизни...

— О телевидении, где вы стали автором сценариев более 20 телеспектаклей, вам тоже есть что вспомнить — и грустное, и смешное?..

— Был тогда на телевидении такой формат — одноактные часовые телеспектакли. К сожалению, к моему великому даже сожалению, тогда техника была так плоха, что спектакль нельзя был останавливать, чтобы потом смонтировать. Играть нужно было на одном дыхании. Я, помню, написал пьесу, в которой играли всего два человека. Замечательные актеры — Весник Евгений Яковлевич и Пашкова Лариса Алексеевна — мужа и жену. Играли замечательно — так мне самому нравилось: я смотрел и думал — вот, я не бесталанный человек. И вдруг — на 59-й минуте! — Весник оговорился! Матюгнулся сгоряча — и что делать?! Только записывать заново. Делать нечего — начали играть снова. Но когда писали второй вариант, актеры уже остыли, получилось что-то не совсем то...

— Может, эту вещь до сих пор помнит кто-то из телезрителей старшего поколения? Как она называлась?

— Если бы я сам помнил... По-моему, «Учитесь плавать». Такая смесь мелодрамы и комедии. Герой — человек, прошедший войну, награжденный орденами, а ныне он тренер по плаванию. И ко Дню Победы его просят встретиться с молодежью. А он все повторяет: «Ну что я им буду рассказывать?» Жена говорит: «Ну как же! Ведь ты воевал, был ранен, еле выжил...» А он, человек скромный, отвечает: «Ну и что? Все воевали!» И в конце концов он, будучи тренером по плаванию, решает, что нужно сказать: «Ребята, учитесь плавать!» Вот и все. Человек прожил богатую, содержательную жизнь, но ему самому кажется, что рассказать о ней нечего.

«Меха, оружие, наркотики?»

— Анатолий Алексеевич, думаю, вы не первый раз на Украине...

— Раньше бывал чаще, по нескольку раз в год, теперь — чуть реже. И с концертами. И на фестивалях — в жюри посидеть... Да и многие артисты украинские моими текстами пользуются, исполняют. Данилец и Моисеенко с ними работают. Мы перезваниваемся. Когда они в Москве — встречаемся, обнимаемся-целуемся. Это старая крепкая связь.

— Но «Кролики — это не только ценный мех» — не ваш текст...

— Нет. А вот «Меха, оружие, наркотики?» с таможенником — это мое. Недавно отдал им еще несколько текстов, но пока не знаю, работают они с ними, нет ли, было это на телевидении или нет — не могу сказать. Но — звонят. Просят новые тексты. Хотя пока у меня до них руки не дошли. Сейчас должны выйти две мои новые книги, один из московских театров принял мою пьесу к постановке, и еще я две пьесы написал — после тех, которые когда-то писал для телевидения, вновь потянуло в драматургию. Поэтому чуть-чуть отошел от эстрады. Но — буду возвращаться. Естественно, и к «кроликам». Потому что это очень яркие ребята — это подпитывает.

— Мне кажется, среди артистов, читающих ваши тексты с эстрады, неярких не было...

— Моими основными исполнителями были Миша Евдокимов, Ян Арлазоров, который придумал «Эй, мужик», «Слышь, мужик». Начальные пять-шесть монологов-рассказов — это все было мое. А рассказы, написанные для Миши Евдокимова... я и сам мог выходить с ними и читать.

— А вот это его знаменитое — «Из бани иду, морда красная»...

— Это его собственное. Он эти монологи даже не записывал — я это потом выяснил, когда у него в деревне побывал. Это были этюды. Маленькие этюды, которые он все расширял и расширял. Но сам не сидел за письменным столом, не писал. Я ему говорил: «Миша, давай, запиши то, что у тебя было». А он — нет. Он был человек широкий. Потом мне говорили, что он писал какие-то повести... Я об этом даже его вдову спрашивал. Она ответила — роемся в архивах, пытаемся разобраться, но ничего нет. И я его за письменным столом никогда не видел.

Он актер был. Богато одаренный, хороший русский актер, который много импровизировал по ходу действия. Был у меня один монолог, написанный для него, — старик старуху везет в больницу в детской коляске. Я этот рассказ читаю восемь минут. Миша — его полчаса играл, купался в нем, такой МХАТ разводил...

— Как вы расценили его уход в политику, во власть?

— Думаю, это была ошибка. Хотя и продиктованная хорошим позывом — помочь народу. Он решил, что можно просто быть честным человеком. Но оказалось, этого мало. Когда Петр за воровство кому-то морду набил, Меншиков вступился: «Государь, так ведь все воруют!» Миша же, видимо, решил, что сможет все это обуздать. Но что-то там не сложилось... Я ему говорил: «Миша, подожди, еще пару лет — тебе дадут народного...» Но он, что называется, уже испил живой крови — вот этой популярности.

Огромная была популярность — мы с ним на Байконур приезжали, народ просто вставал, когда видел его. Он баллотировался где-то в Сибири на пост мэра, не помню точно, то ли в Бийске, то ли в Барнауле, проиграл, но уже собралась команда вокруг него, они использовали его популярность, и он неожиданно для себя вышел в губернаторы.

— С кем еще из ныне здравствующих продолжаете работать?

— Клара Новикова. Ефим Шифрин...

— Кстати, вы, наверно, не знаете, Клара Новикова после распределения какое-то время работала в Кировоградской филармонии. К ее монологам «тети Сони» вы имеете какое-то отношение?

— Нет. Клара Новикова и Ефим Шифрин — одни из первых актеров, которые начали работать со мной, когда я пришел в этот жанр. Я ведь пришел поздно — после телевидения, после своих пьес для телеспектаклей — на пятом десятке. Недавно мы с Кларой Новиковой где-то пересеклись. У нее скоро юбилей — и она попросила что-нибудь написать для ее юбилейного вечера. Я говорю: «Клара, так ведь и у меня скоро юбилей». Но обещал подумать.

А вообще Клара Новикова, ну, если образно выразиться, кровососка. И Ян Арлазоров таким же был. Шифрин проще — берет текст и работает. А Клара — и здесь мне переделай, и здесь... А я не пишу под актера — пишу то, что мне самому нравится.

«Отношение к власти — легкомысленное»

— А у вас никогда не было такого искушения — куда-то баллотироваться, добиваться избрания?..

— Да что вы! Бегу как черт от ладана. Я понимаю, что это не мое дело. Я вообще всю жизнь мечтал нигде не работать! И когда наконец осуществил эту свою мечту, везде говорю: «Какая это сладость — нигде не работать: свободный человек — садишься за письменный стол в восемь утра и в пять часов вечера встаешь, нигде не работаешь, красота!»

— Еще одна ваша фраза — из характеристик, которые вы даете сами себе: «Отношение к власти — легкомысленное».

— Да, но недавно попался. Вышла «Вечерняя Москва», а на фото — Иосиф Кобзон, Марк Захаров, писатель Юрий Поляков, главный редактор «Литературной газеты», Станислав Говорухин и я, пять человек, поздравляем Юрия Михайловича Лужкова с днем рождения. А через неделю — президентский указ о досрочном прекращении полномочий мэра Москвы. Вот меня и подначивают: «Ну что, попался?!»

— У вас с Лужковым были дружеские отношения?

— Нет. Хорошие — не более. Ну пересекались пару раз. Один раз он даже остановился, в ресторане было дело, подошел, стал долго меня хвалить, а я, конечно, дурак, не попросил квартиру...

— А если не сводить к шутке? Как вы относитесь к его 18-летнему мэрству?

— Да я ничего нового не открою — об этом и без меня сказано достаточно. Но нельзя сбрасывать со счетов положительные стороны. Достаточно привести в пример кольцевую автодорогу — это действительно была дорога смерти: темень, две полосы, аварии, трупы... И творческим людям он помогал здорово — сколько театров было открыто. И о том, что стало причиной отстранения, много сказано. Но как бы то ни было, бедствовать Юрий Михалович не будет. И пенсия у него, как пресса сообщает, неплохая — десять тысяч долларов...

— О его высказываниях в адрес Украины, которые здесь принимались в штыки, вы тоже слышали?

— Да. Я думаю, в этом был элемент популизма. А с другой стороны — и ностальгия в связи с тем, что мы, два братских народа, разделены. Своего рода сигнал: ребята, что-то не так делаем! Нет, идея о том, что Севастополь может отойти к России, — нонсенс, но между двумя народами, имеющими общие корни и общую историю, пусть и живущими ныне в суверенных государствах, должно быть больше братства и любви.

— Что-то мы заговорили слишком серьезно. Уж если «легкомысленное отношение к власти», то...

— Помню, во времена Ельцина я выступаю в Политехническом музее. Народу прорва. Читаю монолог — потом с ним Хазанов выступал — доклад генерала МВД о борьбе с преступностью: «Есть отпечатки пальцев, съемки скрытой камерой, свидетели есть, знаем, куда ведут следы, знаем всех по именам». И дальше: «Ельцин Борис Николаевич». Мертвая тишина. Я продолжаю: «Ельцин Борис Николаевич сказал — дайте доказательства!» И — взрыв смеха в зале!

— Замечательно!

— Примерно в те же времена, может, чуть раньше, выступаю в Совмине или в ЦК, не помню точно. Читаю монолог о борьбе с пьянством народными средствами: «У этой муж пил, у той муж пил...» Зал ржет. Один не смеется. А со сцены плохо видно... Потом я пригляделся — Ельцин сидит!.. Недоглядел я маленько, да...

О цензуре

— За каких-то три, даже неполных, десятилетия наша сатира пережила три разных периода. Советский — когда очень о многом говорить было нельзя. Перестройка и первые годы после нее, когда все вроде бы стало можно. И, наконец, переживает день сегодняшний — когда зачастую начинает казаться, что смеяться нам уже вообще не над чем.

— Я скажу больше о советском периоде. «Анатолий Алексеевич, надо выступить в ЦК КПСС». Я говорю: «Ладно. А что читать?» — «У вас сегодня творческий вечер, придет замзавотделом ЦК КПСС по культуре, и вы с собой еще возьмите какие-то вещи». Я два часа читаю, после концерта мы остаемся, он говорит: «Вот из того, что вы читали, — эту вещь. Только там две фразы выкиньте, и сейчас мне еще почитайте». Я ему еще читаю. «Вот эту вещь, только там вторую половину выкиньте». Нужен был бытовой юмор, который бы никого не трогал.

— Да и тот — с определенными ограничениями. Я до сих пор удивляюсь, как у Рязанова и Брагинского могла пройти комедия «Ирония судьбы, или С легким паром!», да еще и фильм потом вышел. Ведь нельзя было говорить о пьянстве, как и о многих других так называемых бытовых пороках, в СССР! Разве только потому, что авторы сумели это представить как некий частный случай?

Поэтому более счастливым для жанра мне представляется период перестройки и годы сразу после нее — когда еще никто ничего не понимал, что надо запрещать, что — не надо. Да и сколько новых, немыслимых ранее сюжетов подарил тот период сатирикам и юмористам...

— А для меня это был трагический период. Потому что я написал целую программу для сольного концерта — так сказать, антикоммунистическую, и вдруг — раз, и все сломалось. Очередной переворот, который перевернул всю Россию и Украину, — и некого бить. Потому что этих уже нету, а этих, демократов, бить еще не за что — они только-только к власти пришли, у них карт-бланш. Так жаль было эти два года трудов...

— Где-то что-то из этого потом пригодилось?

— Да, что-то пригодилось, какие-то ходы остались, но вся программа — пропала. Да и само это время было трудным для нас. Потому что сатирик советского периода привык обличать намеками, а тут вдруг публицистика поднялась, и то, о чем мы боялись говорить, пошло в открытую — и что же тут со своими намеками выходить? Это был период испытания для жанра. Кто ты — писатель или всего лишь эстрадный автор, любящий успех, даже если ему грош цена? Здесь и определилось, кто есть кто.

— А о сегодняшнем дне что скажете?

— Если о цензуре, то и сейчас такое существует. Не цензура, но... Начитаешь — а эту вещь просто не пускают. Или — техника сейчас шагнула вперед — что-то вырезают: фразочку, слово, даже предлог, если надо. Мне уже сегодня, хотя до семидесятилетия еще год, звонят из ЦДРИ, из ЦДЛ — готовь творческий вечер. На телевидение же мне не хочется и соваться. Потому что там я делал и 60-летие, и 65-летие, но из этого вышла ерунда. «В кругу друзей» — вот что им нужно.

Что такое мой творческий вечер? Я должен что-то прочитать, показать себя — о чем я думаю, что меня тревожит. А там я должен представить друга — чтобы один спел, другой сплясал. Им нужны «популярные лица». И чуть что — вырезают. На 65-летие Клару Новикову вырезали. И друга моего Никаса Сафронова — это художник, очень популярный, академик, профессор, хотя и молодой еще, ну, относительно, конечно. Из тридцати пяти человек оставили двенадцать, и сам я прочитал две старых вещи — вот и все. После этого я уже побаиваюсь своего 70-летия. Хотя — тьфу-тьфу-тьфу — до него еще дожить нужно.

Жанр умер — да здравствует жанр?

— Многие сегодня, в том числе зрители, говорят и о кризисе жанра...

— Геннадий Хазанов, после того как ушел с эстрады, в одной из телепрограмм так и сказал: «Жанр умер». Его спрашивают — и что, никого не осталось? «Нет, остался Трушкин».

— А ваше мнение — жанр умер, но только вы и остались?

— Нет. Просто время требует новых форм. Пришел «Камеди Клаб». КВН, некогда удачно найденная форма, стал чем-то вроде детской площадки — резвится молодежь, и хорошо. Я часто участвую в различных жюри, бывал председателем фестивалей. Они оставляют ощущение, что разговорный жанр — жанр гиблый, что-то с ним не так. Лепят все то, что видят по телевизору, а там, увы, мало хорошего.

К сожалению, почти исчез литературный юмор — то, что делали когда-то Тэффи, Аверченко, Зощенко. Эстрада свое полезное дело сделала: там юмор мускулистый, каждые 20 секунд — реприза, без смеха невозможно. Но никакого воздуха, никакого настроения — трудно, чтобы было и смешно, и умно. Народ привык уже просто хохотать. И, думаю, это тоже гибельно. Все разрешено — и исполнители несут что ни попадя. Я не скажу, что жанр умер. Но он болеет.

— Вам не кажется, что примером может служить «Кривое зеркало» — несколько хороших номеров, но основная часть — ниже критики?

— Да. Хотя артисты там хорошие. Все не без способностей. Но литературная часть — отстает.

— Мне кажется, есть еще одна примета обнищания жанра — слово «комик» исчезло из оборота. Чаплин был великим комиком. Сегодня же все именуются юмористами. Хотя юморист — это тот, кто пишет...

— Еще хорошо, если «юморист». А то всех, меня в том числе, начинают причислять к пародистам: «Ну вот вы же — пародист...» И действительно, пародия берет верх на эстраде. Вот артист изображает нечто похожее — движение, манеру, речь, жест, но ведь не суть раскрывает.

— То, что блестяще умел делать, если провести аналогию, замечательный, но рано ушедший поэт-пародист Александр Иванов.

— Да. Но ведь и литературная пародия куда-то исчезла после Иванова. Мне, кстати, всегда казалось, что он на полголовы выше меня. Я как-то спросил: «Саша, какой у тебя рост?» — «Метр восемьдесят семь». Я говорю: «Не свисти, у меня — метр восемьдесят семь». — «А давай встанем перед зеркалом». Встали. Смотрю, а мы с ним одинаковые... Глубокая пародия — это когда нутро человеческое выявили и подали: смотрите, что на самом деле. А сейчас только внешняя сторона обыгрывается.

Самый талантливый — Максим Галкин, способный мгновенно перевоплотиться в кого угодно. Но ведь не это главное — обыграть внешнюю сторону. Еще Екатерина Вторая говорила: «Что вы над лицами смеетесь? Не лиц надо высмеивать, а нравы». Но это трудно. Надо любым способом получить успех у публики — это заработок, понятно. И это тоже одна из причин, по которой исчезает литература. Почему нам иногда говорят — чего вы, авторы, полезли на сцену? Потому что если писатель написал книгу и получил за нее деньги, прожить на них невозможно. А за концерт мне платят деньги, на которые я живу, — вот я и полез на сцену. Значит, и мне нужен успех. И ради этого, чтобы добиться смеха и успеха, на эстраде иногда приходится жертвовать чем-то действительно глубоким и умным.

Табели о рангах

— Аркадий Арканов, если не ошибаюсь, в предисловии к «Антологии сатиры и юмора России ХХ века» отметил, что лицо сатиры того столетия определили Зощенко, Жванецкий и Трушкин...

— Я Мише Жванецкому как-то сказал об этом. Он говорит: «Да. Но мы с тобой — разные». Конечно. Ему Бог дал больше сатирического таланта. Мне кажется, задумай Михал Михалыч написать юмористическую вещь, у него это не получилось бы. Он бы все равно что-то так вывернул, что получилась бы сатира.

— Но на самом-то деле, как мне кажется, в ХХ веке было больше писателей, работавших в жанре сатиры и юмора, чтобы ограничиться только тремя именами...

— Для меня Аверченко в чем-то выше, чем Зощенко. Да и что такое писатель-юморист? Есть писатель, и все. Разница только в том, что, в отличие от так называемых серьезных писателей, юмористы и сатирики пишут по-своему, по законам особого жанра. Заметьте, среди классиков и сегодня писателей-юмористов гораздо меньше, чем вообще писателей. Простая арифметика — это талант более редкий. Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин, Николай Васильевич Гоголь, Антон Павлович Чехов — конечно, у него юмористика как будто, но очень многие произведения иной хорошей сатиры стоят, ну и, конечно, Михаил Афанасьевич Булгаков — вот, я думаю, четыре самых крупных имени в нашей сатире.

Из современников я для себя по сю пору отношу к писателям Григория Горина, который, к сожалению, мало поработал в жанре — не потому, что его уже нет, а потому что ушел в драматургию и там сделал себе имя. Арканова, особенно раннего. Михаила Жванецкого, конечно. Немножко Альтова. Ну и — немножко нескромно — и себя стараюсь относить к этой категории и быть все-таки писателем, а не эстрадным автором. Для этого балагана всегда найдутся желающие... Хотя иногда думаю — не старческое ли это: вот, дескать, были люди в наше время... Но не могу назвать кого-то из молодых. Только то поколение, которое вышло из советского периода.

Примерно 22 года назад — я и сам, к сожалению, поздно пришел, хотя многих старше — был всплеск. Задорнов, хотя я его и не очень люблю, Витя Коклюшкин, Ефим Смолин, Альтов — чуть раньше... Был всплеск, имен 5—6 можно назвать. А потом — тишина. Появился Витя Шендерович — но как бы больше ушел в журналистику или в публицистику — в программу «Куклы». Был злободневен, остер, но — убрали. Он пишет, дает концерты, но телеэфира у него уже нет. Очень хорош Борис Крутиер — лучший наш афорист, но это иной жанр.

...и добро победит

— Позволю себе напомнить один из ваших афоризмов: «Люди без чувства юмора опасны для общества и должны быть от него изолированы».

— Это шутка, написанная лет 10—15 назад, но я не отказываюсь от нее и сегодня. Смех — это потребность человеческая. Как дыхание. Перестать смеяться — то же, что перестать дышать.

— И в заключение: что вас смешит или, наоборот, раздражает сегодня — нравы, власть, неважно, российская или украинская, еще что-то?

— Знаете, Лев Гумилев, историк и этнограф, сын великих родителей — Николая Гумилева и Анны Ахматовой, изучал жизнь народов как бы с высоты птичьего полета. И, оказывается, жизнь народов ничто не меняет — ни великие социалистические революции, ни перестройки. Народ все равно живет своей жизнью. И пороки и добродетели известны с древнейших времен. Разве что сегодня вылезли на первый план жадность, настороженность друг к другу... Время какое-то расхристанное наступило. И что касается власти, действует древняя формула: какой народ — такая и власть. Откуда эта власть берется? Времена приглашенных варягов канули в историю, если что-то портится в обществе — портится и наверху.

— Не наоборот?

— И наоборот. Это сообщающиеся сосуды. Есть вечная истина: хочешь, чтобы все вокруг было хорошо, начни с себя. Добро — это энергия. Она распространяется — и тогда доброе побеждает... Хотя... тут вспоминается старый анекдот. Две девочки, добрая и злая, стоят на балконе и плюются в прохожих. Добрая оплевала пять человек, а злая — только двух. Это потому, что у нас добро всегда побеждает зло.

Анатолий ЮРЧЕНКО

Данная статья вышла в выпуске №46 (534) 19 - 25 ноября 2010 г.

http://2000.net.ua/2000/svoboda-slova/rakurs/70083