Роман Виктюк, в свое время совершившил сексуальную революцию в советском театре, которая теперь считается нормой, а он идет дальше, обращаясь к мифологии и урокам Библии.
С Романом Григорьевичем мы постоянно встречались на спектаклях недавно прошедшего Чеховского фестиваля и делились впечатлениями, а потом я сказала: «Что это мы без диктофона разговариваем, история мне этого не простит. Давайте сделаем интервью». – «Давайте, – сказал сексуальный новатор, не снимающий темных очков. – Но для этого вам надо прийти в мой театр у метро «Сокольники». Там я вас угощу вкусным кофе, и мы поговорим про жизнь». Закулисная часть театра напомнила мне родные коридоры ГИТИСа: актеры что-то друг другу доказывали, отхлебывая из бумажных стаканчиков, кто-то сидел на полу и зубрил текст, а кто-то «дырявил» воздух шпагой. Выскочивший из дверей Виктюк, в оранжевом пиджаке, махнул мне рукой, как старой знакомой, и бросил на ходу: «Идите в ту комнату, я сейчас приду», и мгновенно скрылся, унося с собой дорогой запах парфюма. Вернулся он быстро и без всяких предисловий скомандовал: «Поехали!»
– Роман Григорьевич, в 1988 году появились ваши «Служанки», которые перевернули наше представление о современном театре, где все женские роли играли мужчины, и они были настолько прекрасны, что, казалось, женщины никогда так не смогут. Давайте подсчитаем, сколько лет прошло с той поры?
– Я не умею считать и никогда этого не делал. Я бы назвал, сколько стран объехал этот спектакль, но тоже не буду этим заниматься. И все-таки хочу вспомнить Венесуэлу, где мы при страшной жаре играли по три спектакля в день, а последний начинался где-то в полночь, поэтому я был убежден, что никто не придет. И что же вы думаете? – Огромная толпа заполонила театр, а после окончания спектакля выскочила на сцену, снимая с себя драгоценности и даря их актерам, а я кричал: «Ну оставьте хоть мне что-нибудь!»
– И все-таки, почему «Служанки» в разных вариациях и составах живут 23 года?
– Любочка, если бы я был сумасшедшим, а я не сумасшедший, ну, в крайнем случае, «боже вильный», это по-украински, когда человек благодарит Бога, что он свободный, то наплел бы вам сто коробов. Могу сказать одно: когда во Франции проходил всемирный симпозиум по Жану Жане, где мы играли его «Служанок», то все говорили о невоплощенной мечте драматурга показать эту пьесу в тюрьме, и что Россия исполнила ее в самой большой тюрьме мира, как однажды сказал Ленин.
Рядом с нашим театром находится «Матросская Тишина», и вот я, памятуя напутствия французов, пошел туда, где в камерах сидело по 50–60 человек, и когда полковники устанавливали тишину, стал им рассказывать сюжет пьесы, а когда дошел до реплики: «в рабстве любить нельзя, в рабстве можно только ненавидеть и убивать», наступила звенящая тишина. После чего они стали выкрикивать, что это и есть причина их преступлений, поэтому они мечтают увидеть этот спектакль. Я передал в тюрьму кассету с записью нашего спектакля. Таким образом, мечта когда-то сидевшего в тюрьме Жана Жане реализовалась.
– Как получилось, что на ваше предложение ставить «Служанок», запрещенных идеологическим отделом ЦК, откликнулся «Сатирикон»?
– Когда Аркадий Исаакович Райкин вместе с Геннадием Хазановым пришли на мой спектакль «Масенькие трагедии» в Театре эстрады, то после представления услышал от Райкина много хороших слов, поэтому могу ставить у него все, что захочу. Спустя какое-то время я зашел к Косте и рассказал о нашем разговоре с его покойным отцом, предложив «Служанок» Жана Жене. Любочка, поверьте, я так читал, что по одной только моей интонации было понятно, о чем эта пьеса, но они ничего не поняли. Но Костя сказал: «Раз вам папа обещал, – я должен выполнить его завещание». И мы начали работать. При этом я поставил условие: чтобы артисты в период репетиций жили в театре. И действительно, вся четверка в течение трех месяцев жила в театре, к ним только приходили жены с кастрюльками, а они, как заключенные, из репетиционного зала не выходили. В конце концов этот неслыханный эксперимент стал давать свои плоды. Оказывается, творческая энергия начинает бурлить после 12 часов ночи и рождается что-то новое. Но я не знал, что актеры поспорили между собой, сколько раз пройдет спектакль: одни говорили два, другие три. Когда же на первый генеральный прогон собралась вся московская элита, прослышав о небывалом издевательстве над актерами, и прозвучала последняя реплика, – в зале воцарилась тишина, после чего на нас обрушился шквал аплодисментов. Актеры были так растеряны, что перепутали, кто за кем выходит на поклоны. Именно тогда я понял, что счастье – это пауза между двумя несчастьями. В противном случае организм не очищается от тех наслоений, которыми так «богата» наша действительность, – цинизма, предательства, ненависти. Увы, сегодня мы программируем успех не на любви, а на чудовищных метастазах и боимся признать, что они разрастаются до неимоверной величины…
Казалось бы, главный тон должен задавать первый театр страны МХАТ, но он убрал букву «А» (академический), и получилось что-то в виде хлебного магазина на Тверской. У меня это сразу ассоциируется с продажей…
– Роман Григорьевич, вы немало пострадали от советской цензуры, ну а теперь все можно. Вы о такой свободе мечтали?
– Любочка! Все зависит не от свободы внешней, а от того, как ты внутри себя ощущаешь, как реагируешь на окружающую жизнь. Когда можно ставить все, что хочешь, становится еще страшнее, потому что если нет внутренней совести – наступает хаос. Но многие забывают, что совесть, приходящая сверху, никуда не исчезает, она за тобой следит. Взять хотя бы икону – ее свет так через тебя проходит, что обмануть эту энергию нельзя. Россия всегда была сильна тем, что тот, кто имел право сказать: я служу бескорыстно, обязательно знал о свете, который его поддерживает. Я все-таки застал великих актеров, и у Фаины Георгиевны Раневской хранилась посмертная маска Пушкина. Это была ее реликвия, ее свет, и она постоянно во время разговора поворачивалась к ней.
– Но что делать, если так мало избранных?
– Думаю, Библия правильно говорит: на каждый век есть определенное количество тех мудрецов, которые определяют движение истории и планет.
– А почему ХХ век так лихорадочно подбирает за собой великих людей?
– Каждый раз после ухода великих мастеров – Ульянова, Лаврова, Ефремова, Эфроса, я говорю: в них было детство. А ребенок никогда не говорит «нет», он всегда говорит «да». Эти художники были открыты миру и разрешали людям входить в этот мир. Так вот детство во время повального цинизма и шуршания зеленых бумажек никому не нужно. Поэтому лучших небо и забирает. Но количество нежности, которое они после себя оставляют на планете, никуда не исчезает. А нам остается только терпеть и нести свой крест.
– Извините, но мне до сих пор непонятно, почему в «Современнике» вы поставили «Сон Гафта» по пьесе Валентина Гафта о сталинском режиме, когда эта тема уже пересказана тысячу раз?
– Если вы помните, я первый ставил спектакль о Сталине в Театре имени Вахтангова с участием Михаила Ульянова. И тема эта, к великому сожалению, не устарела. Мы же выбирали с вами главного человека страны, и на Арбате висело табло, где с каждым днем цифра голосующих за Сталина увеличивалась. А потом в один прекрасный день табло погасло. Горько, стыдно, но даже сейчас он остается человеком номер один. Потому что есть тоска по сильной руке.
– Значит, в России не могут жить без железной десницы?
– Пока не могут. Моисей водил евреев 40 лет по пустыне, в то время как расстояние от тех мест до земли обетованной можно было пройти за неделю, а он почему-то водил людей 40 лет… Мне кажется, Моисей понимал, что те, кто жил в рабстве, не способны забыть о рабстве, поэтому за 40 лет должны умереть помнившие о своем рабстве.
– Выходит, мы с вами не дойдем до земли обетованной? Зато стали свидетелями, как два братских народа, русские и украинцы, перманентно превращались в заклятых врагов и никак не могли поделить Гоголя.
– Гоголь все понимал про империю, и когда находишься на ее задворках – никогда не взлетишь на ту высоту, которая была предназначена Творцом. Я всем рассказываю, что его отец писал интересные пьесы, и они у меня есть. Одну из них я хочу поставить с моим другом Богданом Ступкой. Теперь-то вам понятно, от каких корней произошел гениальный Николай Васильевич.
– Роман Григорьевич, вы ведь тоже родом из Львова, поэтому хорошо знаете польский и украинский языки. Скажите, неужели там все агрессивно настроены против России?
– Если вы смотрели по каналу «Россия» передачу, где собрались представители западной и восточной Украины и показывались те события, которые так всех взволновали 9 мая, с флагами и фашистской свастикой, то оказалось – все это инсценировано. Тем более я хорошо знаю губернатора Львова, подавшего заявление об уходе, когда к нему пришли коммунисты и сказали, что он все это подстроил. Тем не менее потрясающе себя вели молодые ребята, понимающие смысл этой провокации. Ведь на Украине тоже выбирали лучшего человека. И кто бы вы думали, им оказался? – Ярослав Мудрый!
– А теперь давайте перенесемся в Прибалтику, где вы первый поставили «Мастера и Маргариту», до Кары и Бортко. Как относитесь к этим фильмам?
– Понимаете, когда из Булгакова уходит Бог и остается только дьявол, торжество дьявола, то возникает полуправда, поскольку булгаковский Мастер страдал за божье назначение человека на земле, и это главное. Я прекрасно помню глаза Елены Сергеевны, когда мы с Мишей Рощиным пришли к ней домой и сказали: «Мы дождемся того времени, когда священный текст «Мастера и Маргариты» будет напечатан», и она грустно посмотрела на нас, потому что не верила в чудо.
– На Таганке тоже шел «Мастер и Маргарита», и вы там не были чужим человеком, даже ставили «Федру» с Аллой Демидовой и Дмитрием Певцовым. Как вы считаете, этот театр похоронил себя с уходом Любимова?
– Я обожаю Юрия Петровича и совсем недавно беседовал с ним до 2 часов ночи. Я работал в этом театре на его разломе, когда туда пришел Анатолий Эфрос. И потом, когда вернулся Любимов из-за границы. А тот конфликт, который недавно произошел между ним и коллективом, это недостойно ни имени Любимова, ни славной истории театра. Скажу вам так: в одно ухо нам шепчет Бог, в другое – дьявол. Бог молча с нами разговаривает, а дьявол внушает те мысли, которые нравятся. К великому сожалению, мы чаще слышим то, что понимаем, а то, что в молитве, – пропускаем.
Автор: Любовь Лебедина
"Трибуна"
1 – 7 сентября 2011 №34 (10378)
от 31.08.2011 г.
С Романом Григорьевичем мы постоянно встречались на спектаклях недавно прошедшего Чеховского фестиваля и делились впечатлениями, а потом я сказала: «Что это мы без диктофона разговариваем, история мне этого не простит. Давайте сделаем интервью». – «Давайте, – сказал сексуальный новатор, не снимающий темных очков. – Но для этого вам надо прийти в мой театр у метро «Сокольники». Там я вас угощу вкусным кофе, и мы поговорим про жизнь». Закулисная часть театра напомнила мне родные коридоры ГИТИСа: актеры что-то друг другу доказывали, отхлебывая из бумажных стаканчиков, кто-то сидел на полу и зубрил текст, а кто-то «дырявил» воздух шпагой. Выскочивший из дверей Виктюк, в оранжевом пиджаке, махнул мне рукой, как старой знакомой, и бросил на ходу: «Идите в ту комнату, я сейчас приду», и мгновенно скрылся, унося с собой дорогой запах парфюма. Вернулся он быстро и без всяких предисловий скомандовал: «Поехали!»
– Роман Григорьевич, в 1988 году появились ваши «Служанки», которые перевернули наше представление о современном театре, где все женские роли играли мужчины, и они были настолько прекрасны, что, казалось, женщины никогда так не смогут. Давайте подсчитаем, сколько лет прошло с той поры?
– Я не умею считать и никогда этого не делал. Я бы назвал, сколько стран объехал этот спектакль, но тоже не буду этим заниматься. И все-таки хочу вспомнить Венесуэлу, где мы при страшной жаре играли по три спектакля в день, а последний начинался где-то в полночь, поэтому я был убежден, что никто не придет. И что же вы думаете? – Огромная толпа заполонила театр, а после окончания спектакля выскочила на сцену, снимая с себя драгоценности и даря их актерам, а я кричал: «Ну оставьте хоть мне что-нибудь!»
– И все-таки, почему «Служанки» в разных вариациях и составах живут 23 года?
– Любочка, если бы я был сумасшедшим, а я не сумасшедший, ну, в крайнем случае, «боже вильный», это по-украински, когда человек благодарит Бога, что он свободный, то наплел бы вам сто коробов. Могу сказать одно: когда во Франции проходил всемирный симпозиум по Жану Жане, где мы играли его «Служанок», то все говорили о невоплощенной мечте драматурга показать эту пьесу в тюрьме, и что Россия исполнила ее в самой большой тюрьме мира, как однажды сказал Ленин.
Рядом с нашим театром находится «Матросская Тишина», и вот я, памятуя напутствия французов, пошел туда, где в камерах сидело по 50–60 человек, и когда полковники устанавливали тишину, стал им рассказывать сюжет пьесы, а когда дошел до реплики: «в рабстве любить нельзя, в рабстве можно только ненавидеть и убивать», наступила звенящая тишина. После чего они стали выкрикивать, что это и есть причина их преступлений, поэтому они мечтают увидеть этот спектакль. Я передал в тюрьму кассету с записью нашего спектакля. Таким образом, мечта когда-то сидевшего в тюрьме Жана Жане реализовалась.
– Как получилось, что на ваше предложение ставить «Служанок», запрещенных идеологическим отделом ЦК, откликнулся «Сатирикон»?
– Когда Аркадий Исаакович Райкин вместе с Геннадием Хазановым пришли на мой спектакль «Масенькие трагедии» в Театре эстрады, то после представления услышал от Райкина много хороших слов, поэтому могу ставить у него все, что захочу. Спустя какое-то время я зашел к Косте и рассказал о нашем разговоре с его покойным отцом, предложив «Служанок» Жана Жене. Любочка, поверьте, я так читал, что по одной только моей интонации было понятно, о чем эта пьеса, но они ничего не поняли. Но Костя сказал: «Раз вам папа обещал, – я должен выполнить его завещание». И мы начали работать. При этом я поставил условие: чтобы артисты в период репетиций жили в театре. И действительно, вся четверка в течение трех месяцев жила в театре, к ним только приходили жены с кастрюльками, а они, как заключенные, из репетиционного зала не выходили. В конце концов этот неслыханный эксперимент стал давать свои плоды. Оказывается, творческая энергия начинает бурлить после 12 часов ночи и рождается что-то новое. Но я не знал, что актеры поспорили между собой, сколько раз пройдет спектакль: одни говорили два, другие три. Когда же на первый генеральный прогон собралась вся московская элита, прослышав о небывалом издевательстве над актерами, и прозвучала последняя реплика, – в зале воцарилась тишина, после чего на нас обрушился шквал аплодисментов. Актеры были так растеряны, что перепутали, кто за кем выходит на поклоны. Именно тогда я понял, что счастье – это пауза между двумя несчастьями. В противном случае организм не очищается от тех наслоений, которыми так «богата» наша действительность, – цинизма, предательства, ненависти. Увы, сегодня мы программируем успех не на любви, а на чудовищных метастазах и боимся признать, что они разрастаются до неимоверной величины…
Казалось бы, главный тон должен задавать первый театр страны МХАТ, но он убрал букву «А» (академический), и получилось что-то в виде хлебного магазина на Тверской. У меня это сразу ассоциируется с продажей…
– Роман Григорьевич, вы немало пострадали от советской цензуры, ну а теперь все можно. Вы о такой свободе мечтали?
– Любочка! Все зависит не от свободы внешней, а от того, как ты внутри себя ощущаешь, как реагируешь на окружающую жизнь. Когда можно ставить все, что хочешь, становится еще страшнее, потому что если нет внутренней совести – наступает хаос. Но многие забывают, что совесть, приходящая сверху, никуда не исчезает, она за тобой следит. Взять хотя бы икону – ее свет так через тебя проходит, что обмануть эту энергию нельзя. Россия всегда была сильна тем, что тот, кто имел право сказать: я служу бескорыстно, обязательно знал о свете, который его поддерживает. Я все-таки застал великих актеров, и у Фаины Георгиевны Раневской хранилась посмертная маска Пушкина. Это была ее реликвия, ее свет, и она постоянно во время разговора поворачивалась к ней.
– Но что делать, если так мало избранных?
– Думаю, Библия правильно говорит: на каждый век есть определенное количество тех мудрецов, которые определяют движение истории и планет.
– А почему ХХ век так лихорадочно подбирает за собой великих людей?
– Каждый раз после ухода великих мастеров – Ульянова, Лаврова, Ефремова, Эфроса, я говорю: в них было детство. А ребенок никогда не говорит «нет», он всегда говорит «да». Эти художники были открыты миру и разрешали людям входить в этот мир. Так вот детство во время повального цинизма и шуршания зеленых бумажек никому не нужно. Поэтому лучших небо и забирает. Но количество нежности, которое они после себя оставляют на планете, никуда не исчезает. А нам остается только терпеть и нести свой крест.
– Извините, но мне до сих пор непонятно, почему в «Современнике» вы поставили «Сон Гафта» по пьесе Валентина Гафта о сталинском режиме, когда эта тема уже пересказана тысячу раз?
– Если вы помните, я первый ставил спектакль о Сталине в Театре имени Вахтангова с участием Михаила Ульянова. И тема эта, к великому сожалению, не устарела. Мы же выбирали с вами главного человека страны, и на Арбате висело табло, где с каждым днем цифра голосующих за Сталина увеличивалась. А потом в один прекрасный день табло погасло. Горько, стыдно, но даже сейчас он остается человеком номер один. Потому что есть тоска по сильной руке.
– Значит, в России не могут жить без железной десницы?
– Пока не могут. Моисей водил евреев 40 лет по пустыне, в то время как расстояние от тех мест до земли обетованной можно было пройти за неделю, а он почему-то водил людей 40 лет… Мне кажется, Моисей понимал, что те, кто жил в рабстве, не способны забыть о рабстве, поэтому за 40 лет должны умереть помнившие о своем рабстве.
– Выходит, мы с вами не дойдем до земли обетованной? Зато стали свидетелями, как два братских народа, русские и украинцы, перманентно превращались в заклятых врагов и никак не могли поделить Гоголя.
– Гоголь все понимал про империю, и когда находишься на ее задворках – никогда не взлетишь на ту высоту, которая была предназначена Творцом. Я всем рассказываю, что его отец писал интересные пьесы, и они у меня есть. Одну из них я хочу поставить с моим другом Богданом Ступкой. Теперь-то вам понятно, от каких корней произошел гениальный Николай Васильевич.
– Роман Григорьевич, вы ведь тоже родом из Львова, поэтому хорошо знаете польский и украинский языки. Скажите, неужели там все агрессивно настроены против России?
– Если вы смотрели по каналу «Россия» передачу, где собрались представители западной и восточной Украины и показывались те события, которые так всех взволновали 9 мая, с флагами и фашистской свастикой, то оказалось – все это инсценировано. Тем более я хорошо знаю губернатора Львова, подавшего заявление об уходе, когда к нему пришли коммунисты и сказали, что он все это подстроил. Тем не менее потрясающе себя вели молодые ребята, понимающие смысл этой провокации. Ведь на Украине тоже выбирали лучшего человека. И кто бы вы думали, им оказался? – Ярослав Мудрый!
– А теперь давайте перенесемся в Прибалтику, где вы первый поставили «Мастера и Маргариту», до Кары и Бортко. Как относитесь к этим фильмам?
– Понимаете, когда из Булгакова уходит Бог и остается только дьявол, торжество дьявола, то возникает полуправда, поскольку булгаковский Мастер страдал за божье назначение человека на земле, и это главное. Я прекрасно помню глаза Елены Сергеевны, когда мы с Мишей Рощиным пришли к ней домой и сказали: «Мы дождемся того времени, когда священный текст «Мастера и Маргариты» будет напечатан», и она грустно посмотрела на нас, потому что не верила в чудо.
– На Таганке тоже шел «Мастер и Маргарита», и вы там не были чужим человеком, даже ставили «Федру» с Аллой Демидовой и Дмитрием Певцовым. Как вы считаете, этот театр похоронил себя с уходом Любимова?
– Я обожаю Юрия Петровича и совсем недавно беседовал с ним до 2 часов ночи. Я работал в этом театре на его разломе, когда туда пришел Анатолий Эфрос. И потом, когда вернулся Любимов из-за границы. А тот конфликт, который недавно произошел между ним и коллективом, это недостойно ни имени Любимова, ни славной истории театра. Скажу вам так: в одно ухо нам шепчет Бог, в другое – дьявол. Бог молча с нами разговаривает, а дьявол внушает те мысли, которые нравятся. К великому сожалению, мы чаще слышим то, что понимаем, а то, что в молитве, – пропускаем.
Автор: Любовь Лебедина
"Трибуна"
1 – 7 сентября 2011 №34 (10378)
от 31.08.2011 г.
Комментариев нет:
Отправить комментарий