О популярности этого человека осведомлены даже те, кто не выносит театра и никогда не бывал на его спектаклях, тот, кто не признает шейных платков и не терпит крайней экспрессивности в разговоре о добре и зле.
Того же, кто полюбил его творчество и разделяет его взгляды на мир, того, кто от знаковых «Служанок» до последней премьеры «Король-Арлекин» остается верен необычным приемам, интонациям, формам, этот режиссер не разочарует никогда. А все потому, что он добр, талантлив, молод душой и невероятно работоспособен.
- Роман Григорьевич, в этом году исполняется 55 лет с начала вашей режиссерской карьеры…
- Никогда таких дат не помню…
- В вашем послужном списке есть годы, когда вы выпускали четыре-пять-шесть премьер. Отчего зависела такая «продуктивность»?
- Я ставил в главных театрах страны – МХАТ, Моссовета, театр Вахтангова, Современник... Это были театры, которыми страна занималась. Когда приходишь в такой театр, где есть дух, и артисты, тогда есть и пьеса, и безумие, и любовь… А если есть любовь, есть и полет, если есть «дети» - артисты, которые понимают, что ребенок говорит только «да», а никогда не говорит «нет», тогда и рождается взаимопонимание, совместный полет.
- Откуда в вас столько мудрости? Она появляется с возрастом?
- Нет, она возникает с первым криком. С этим надо родиться. Только. Мама говорила, что все зависит от первой ноты, с которой ребенок приходит в мир. От того минорная она или мажорная, и будет зависеть тональность всего Пути. Когда моя мама ждала меня и приходила со мной во Львове в оперный театр на «Травиату», и начиналась увертюра, я, как говорила мама, внутри начинал так биться, так хотел прийти в этот мир, что она была уверена, что мое начало, мой приход в мир связаны с первой нотой этой увертюры Верди.
- Так вот откуда любовь к музыке, без которой не обходится ни один ваш спектакль!
- Верди, Верди всю жизнь! Но сколько ни уговаривали поставить «Травиату», я пока не соглашался, хотя и использовал большие куски из этой оперы в разных спектаклях. Это должна быть последняя работа.
- Как вас энергетически хватает на все? Помню ваши репетиции в нашем ТЮЗе во время подготовки спектакля «Элеонора. Последняя ночь в Питтсбурге»…
- О! Ирочка Соколова! Я ее обожаю! Это моя песня! Вот недавно на сцене Молодежного театра она опять играла этот спектакль.
- Почему «Элеонора», первая премьера которой состоялась еще в 1995 году, вдруг затихла, пропала на столько лет?
- Владимир Аджамов, с которым Соколова долго играла «Элеонору», уезжал, приезжал, решал свои творческие и нетворческие проблемы, а она его ждала. Вот теперь он приехал, и они сыграли этот спектакль.
- А с кем в театре вам легче работать – с актерами женщинами или с мужчинами?
- Пол не имеет никакого значения. В детском саду все дети равны в игре. Они радуются возможности игры, а решать, кто первый, кто второй… Боже упаси! В игре все равны, и это служение чему-то высшему.
- Вы один из немногих людей, который позволяет в любых обстоятельствах оставаться самим собой…
- И на это тот же ответ: разве ребенок думает, где он - это он, а где не он? Ему один черт. Меня выгоняли, закрывали театр, а я все равно улыбался. У меня есть ангел- хранитель. Если посылается испытание свыше, но не ненавистью, а нежностью и добром, тогда его просто проскакиваешь… Наверху все видят, все знают. Помню, когда в школе, в пионерском лагере надо бежать, протянута красная ленточка, стоит физрук со стартовым пистолетом, кричит «Раз, два, три!» и ты бежишь, то главное – не думать, зачем ты бежишь. Если задумаешься, остановишься моментально. Надо бежать, и тогда, даже если перед тобой окажется пропасть, ты сможешь перелететь и через нее.
- Крылья появляются в пути?
- От этой энергии уверенности возникает что-то такое, что поднимает тебя на ту высоту, что ты можешь преодолеть все. Это ощутимо и понятно, этому я учу и студентов. Вот недавно была передача на одном из телеканалов о Сереже Маковецком, в которой он фантастически рассказывал о том периоде своей жизни, когда его выгнали из театра Вахтангова, когда он был рабочим сцены, колол лед… А я пришел в театр, чтобы назначить его на роль Шостаковича, и вот с этой минуты, когда мне удалось его поднять с уровня человека, который колет лед, до уровня сцены, он играл гениально. Или Ирочка Соколова, которую я знал много-много лет, еще с тех пор, когда она была актрисой уважаемого Корогодского, а потом вдруг потеряла все, как и Маковецкий… И я тоже поднял ее, подбросил, как на батуте. И появилась гениальная Элеонора со всеми персонажами, которых она играет в этом спектакле… Она так прозрачна там, что ветер-музыка так легко ее поднимает…
- А когда вы затевали «свой» театр, задумывались ли, что кроме поэтики творчества на вас может обрушиться воз проблем?
- Никогда. Я в четырнадцать лет видел сон, как приезжаю в какой-то город главным режиссером. И когда я приехал в этот город, оказавшийся Вильнюсом (Русским драматическим театром Литвы Р. Виктюк руководил в 1970-1974 гг.. - Прим. авт.), увидел именно тот театр с колоннами, с масками, с открытой дверью, виденной мною во сне. Все запрограммировано, только надо всю жизнь знать это и помнить, что счастье – это пауза между двумя несчастьями, впереди и сзади. Но если думать, что добро должно быть с кулаками, если бороться за счастье, то в этой борьбе потеряешь все. А нужно быть постоянно прозрачным и отвечать нежностью миру – и на неласку и на ласку.
- Но это тяжело, Роман Григорьевич, а люди так ленивы, так инертны…
- Безумно тяжело. Мы живем в мире, в котором царят зло и плебс. А отсюда цинизм, злая ирония и практицизм.
- Вы очень часто бываете со своим театром в Петербурге…
- Да, и всегда на поклонах я кричу самые лучшие слова, какие только могу: «Петербургская публика лучшая в мире!». И это правда. А артисты только и ждут этой реплики, потому что их сердца переполнены благодарностью. И так происходит во все годы, что мы бываем в Петербурге.
- Был такой период времени, когда вас считали модным режиссером: на ваши спектакли было престижно ходить. Потом «волна» схлынула, осталась «своя» публика. Вы жалеете об этом?
- А какое это имеет значение? Когда думаешь «модный - не модный», ничего не выйдет. Не надо думать, надо только бежать…
- Вы по складу характера бегун на длинные или на короткие дистанции?
- В девятнадцать лет (а режиссеру всегда девятнадцать лет) никогда не знаешь, какая это будет дистанция. Дыши и беги. Все. И слушай музыку сердца, которое еще слышит и видит все то, что вокруг, впереди, наверху, какие сигналы посылает тебе вторая реальность.
- Когда выбираете новую пьесу для постановки, тоже слушаете лишь сердце или все же подключаете разум?
- Это только сердечный спазм. Вот сейчас – «Коварство и любовь» Шиллера. Уже второй раз возвращаюсь к этой пьесе, первый раз это было много лет назад, в Калинине, хотя мне кажется, что это было вчера.
- А почему беретесь несколько раз за одно произведение?
- Это нечасто происходит. Вот я несколько раз ставил «Мастера и Маргариту» Булгакова, «Служанок» Жана Жене и «Уроки музыки». Пьесу Петрушевской ненавидела власть, в МГУ мой спектакль вместе со студенческим театром закрыли, и я ставил ее в Горьком и в Вильнюсе.
- А с властью в отношения вы вступали когда-либо?
- Никогда. Как хитрое украинское дитя (не по разуму, а по уму), я всегда бежал по той обочине, куда власть не заглядывает, и там шагал не с той ноги, с которой шагает шеренга. Есть такое украинское слово «покидьки» - отбросы. Кто может подумать, что покидьки на обочине что-то могут?
- Режиссер – это единственная ипостась, в которой вы могли реализоваться?
- Никогда даже никакой иной мысли не было. Голос, который тебя позвал, его музыка – это уже и есть вдохновение, это и есть Путь.
Беседовала Екатерина Омецинская
Фото Вячеслава Гурецкого
"Санкт-Петербургский Курьер"
23.06.2011
Того же, кто полюбил его творчество и разделяет его взгляды на мир, того, кто от знаковых «Служанок» до последней премьеры «Король-Арлекин» остается верен необычным приемам, интонациям, формам, этот режиссер не разочарует никогда. А все потому, что он добр, талантлив, молод душой и невероятно работоспособен.
- Роман Григорьевич, в этом году исполняется 55 лет с начала вашей режиссерской карьеры…
- Никогда таких дат не помню…
- В вашем послужном списке есть годы, когда вы выпускали четыре-пять-шесть премьер. Отчего зависела такая «продуктивность»?
- Я ставил в главных театрах страны – МХАТ, Моссовета, театр Вахтангова, Современник... Это были театры, которыми страна занималась. Когда приходишь в такой театр, где есть дух, и артисты, тогда есть и пьеса, и безумие, и любовь… А если есть любовь, есть и полет, если есть «дети» - артисты, которые понимают, что ребенок говорит только «да», а никогда не говорит «нет», тогда и рождается взаимопонимание, совместный полет.
- Откуда в вас столько мудрости? Она появляется с возрастом?
- Нет, она возникает с первым криком. С этим надо родиться. Только. Мама говорила, что все зависит от первой ноты, с которой ребенок приходит в мир. От того минорная она или мажорная, и будет зависеть тональность всего Пути. Когда моя мама ждала меня и приходила со мной во Львове в оперный театр на «Травиату», и начиналась увертюра, я, как говорила мама, внутри начинал так биться, так хотел прийти в этот мир, что она была уверена, что мое начало, мой приход в мир связаны с первой нотой этой увертюры Верди.
- Так вот откуда любовь к музыке, без которой не обходится ни один ваш спектакль!
- Верди, Верди всю жизнь! Но сколько ни уговаривали поставить «Травиату», я пока не соглашался, хотя и использовал большие куски из этой оперы в разных спектаклях. Это должна быть последняя работа.
- Как вас энергетически хватает на все? Помню ваши репетиции в нашем ТЮЗе во время подготовки спектакля «Элеонора. Последняя ночь в Питтсбурге»…
- О! Ирочка Соколова! Я ее обожаю! Это моя песня! Вот недавно на сцене Молодежного театра она опять играла этот спектакль.
- Почему «Элеонора», первая премьера которой состоялась еще в 1995 году, вдруг затихла, пропала на столько лет?
- Владимир Аджамов, с которым Соколова долго играла «Элеонору», уезжал, приезжал, решал свои творческие и нетворческие проблемы, а она его ждала. Вот теперь он приехал, и они сыграли этот спектакль.
- А с кем в театре вам легче работать – с актерами женщинами или с мужчинами?
- Пол не имеет никакого значения. В детском саду все дети равны в игре. Они радуются возможности игры, а решать, кто первый, кто второй… Боже упаси! В игре все равны, и это служение чему-то высшему.
- Вы один из немногих людей, который позволяет в любых обстоятельствах оставаться самим собой…
- И на это тот же ответ: разве ребенок думает, где он - это он, а где не он? Ему один черт. Меня выгоняли, закрывали театр, а я все равно улыбался. У меня есть ангел- хранитель. Если посылается испытание свыше, но не ненавистью, а нежностью и добром, тогда его просто проскакиваешь… Наверху все видят, все знают. Помню, когда в школе, в пионерском лагере надо бежать, протянута красная ленточка, стоит физрук со стартовым пистолетом, кричит «Раз, два, три!» и ты бежишь, то главное – не думать, зачем ты бежишь. Если задумаешься, остановишься моментально. Надо бежать, и тогда, даже если перед тобой окажется пропасть, ты сможешь перелететь и через нее.
- Крылья появляются в пути?
- От этой энергии уверенности возникает что-то такое, что поднимает тебя на ту высоту, что ты можешь преодолеть все. Это ощутимо и понятно, этому я учу и студентов. Вот недавно была передача на одном из телеканалов о Сереже Маковецком, в которой он фантастически рассказывал о том периоде своей жизни, когда его выгнали из театра Вахтангова, когда он был рабочим сцены, колол лед… А я пришел в театр, чтобы назначить его на роль Шостаковича, и вот с этой минуты, когда мне удалось его поднять с уровня человека, который колет лед, до уровня сцены, он играл гениально. Или Ирочка Соколова, которую я знал много-много лет, еще с тех пор, когда она была актрисой уважаемого Корогодского, а потом вдруг потеряла все, как и Маковецкий… И я тоже поднял ее, подбросил, как на батуте. И появилась гениальная Элеонора со всеми персонажами, которых она играет в этом спектакле… Она так прозрачна там, что ветер-музыка так легко ее поднимает…
- А когда вы затевали «свой» театр, задумывались ли, что кроме поэтики творчества на вас может обрушиться воз проблем?
- Никогда. Я в четырнадцать лет видел сон, как приезжаю в какой-то город главным режиссером. И когда я приехал в этот город, оказавшийся Вильнюсом (Русским драматическим театром Литвы Р. Виктюк руководил в 1970-1974 гг.. - Прим. авт.), увидел именно тот театр с колоннами, с масками, с открытой дверью, виденной мною во сне. Все запрограммировано, только надо всю жизнь знать это и помнить, что счастье – это пауза между двумя несчастьями, впереди и сзади. Но если думать, что добро должно быть с кулаками, если бороться за счастье, то в этой борьбе потеряешь все. А нужно быть постоянно прозрачным и отвечать нежностью миру – и на неласку и на ласку.
- Но это тяжело, Роман Григорьевич, а люди так ленивы, так инертны…
- Безумно тяжело. Мы живем в мире, в котором царят зло и плебс. А отсюда цинизм, злая ирония и практицизм.
- Вы очень часто бываете со своим театром в Петербурге…
- Да, и всегда на поклонах я кричу самые лучшие слова, какие только могу: «Петербургская публика лучшая в мире!». И это правда. А артисты только и ждут этой реплики, потому что их сердца переполнены благодарностью. И так происходит во все годы, что мы бываем в Петербурге.
- Был такой период времени, когда вас считали модным режиссером: на ваши спектакли было престижно ходить. Потом «волна» схлынула, осталась «своя» публика. Вы жалеете об этом?
- А какое это имеет значение? Когда думаешь «модный - не модный», ничего не выйдет. Не надо думать, надо только бежать…
- Вы по складу характера бегун на длинные или на короткие дистанции?
- В девятнадцать лет (а режиссеру всегда девятнадцать лет) никогда не знаешь, какая это будет дистанция. Дыши и беги. Все. И слушай музыку сердца, которое еще слышит и видит все то, что вокруг, впереди, наверху, какие сигналы посылает тебе вторая реальность.
- Когда выбираете новую пьесу для постановки, тоже слушаете лишь сердце или все же подключаете разум?
- Это только сердечный спазм. Вот сейчас – «Коварство и любовь» Шиллера. Уже второй раз возвращаюсь к этой пьесе, первый раз это было много лет назад, в Калинине, хотя мне кажется, что это было вчера.
- А почему беретесь несколько раз за одно произведение?
- Это нечасто происходит. Вот я несколько раз ставил «Мастера и Маргариту» Булгакова, «Служанок» Жана Жене и «Уроки музыки». Пьесу Петрушевской ненавидела власть, в МГУ мой спектакль вместе со студенческим театром закрыли, и я ставил ее в Горьком и в Вильнюсе.
- А с властью в отношения вы вступали когда-либо?
- Никогда. Как хитрое украинское дитя (не по разуму, а по уму), я всегда бежал по той обочине, куда власть не заглядывает, и там шагал не с той ноги, с которой шагает шеренга. Есть такое украинское слово «покидьки» - отбросы. Кто может подумать, что покидьки на обочине что-то могут?
- Режиссер – это единственная ипостась, в которой вы могли реализоваться?
- Никогда даже никакой иной мысли не было. Голос, который тебя позвал, его музыка – это уже и есть вдохновение, это и есть Путь.
Беседовала Екатерина Омецинская
Фото Вячеслава Гурецкого
"Санкт-Петербургский Курьер"
23.06.2011
Комментариев нет:
Отправить комментарий