суббота, 29 января 2011 г.

"Об этом случае <...> просто необходимо рассказать"

       Во время недавней поездки в Москву я слушала аудиокнигу «Без эпилога» - воспоминания Ростислава Плятта (текст читает Юрий Заборовский). Книга интереснейшая и уникальнейшая. Ростислав Янович рассказывает о своей работе с Завадским, Марецкой, Раневской, Орловой, о театральной жизни Москвы во время войны, о работе над ролями.
       Читая о премьере «Принцессы Ивонны» в постановке Владимира Мирзоева в различных интернет-изданиях, я постоянно вспоминала вот этот отрывок из книги. Конечно, этот случай уникален и идеален и, по словам самого Плятта, эталоном служить не может. Но, я думаю, он вполне может служить каким-то ориентиром для людей, пишущих о театре, чем-то, к чему нужно стремиться…


       <...>С «Тапером» было так. В 1944 году, когда отмечался чеховский юбилей, театре имени Моссовета создал вечер чеховских рассказов под общим названием «Пестрые рассказы». В программу был включен маленький рассказ «Тапер». Вот содержание рассказа: восьмидесятые годы прошлого столетия, дешевые меблированные комнаты, где живут литераторы из начинающих и бывший студент из московской консерватории Рублев, который теперь зарабатывает деньги как тапер. Второй час ночи. Литератор трудится над заказанным ему фельетоном. Рублев таперствует где-то на свадьбе. Внезапно он появляется, видно, что он чем-то потрясен. Он рассказывает соседу о том, как в купеческой семье обошлись с ним. До танцев он начала наигрывать на рояле нечто серьезное. Подошла хозяйская дочка, любящая музыку, разговорилась с ним, но ее отозвали, потому что не прилично разговаривать с тапером. И вот, когда потрясенный происшедшим Рублев в истерике зарыдал, хозяева решили, что он пьян, дали ему в шею и выпроводили. Очень напряженная сцена. В сущности – двадцатиминутный монолог Рублева. Вопль маленького человека, несостоявшегося таланта. Он говорит о себе: «Я ехал в Москву за две тысячи верст, метил в композиторы, в пианисты, а попал в таперы. С помощницей Завадского по этому отрывку, режиссером Ратнер, мы начали работу. Затем раза три-четыре показывали сцену Юрию Александровичу (Завадскому. - я) – никаких замечаний. Тем временем текст осваивался, становился своим. Надо сказать, что мы с Миррой Григорьевной очень подружились. Она отличный аналитик, чуткий художник и интересный педагог. Мне с ней интересно работалось. Однажды, когда мы уже репетировали в выгородке, пришел в репетиционный зал Завадский. Он попросил затемнить окно, зажечь свечу, поставить так и так ширму, выдвинуть на сцену рояль (бутафорский) и вызвал пианистку для настоящего рояля. Рояль придвинули вплотную к кулисе. Попросил принести цилиндр, фрак, перчатки, шубу для меня.
       - Ну попробуй, расположись…
       Я поплавал немного. На сцене это значит далеко не то, что «купаться». Затем в течение часа Юрий Александрович размезансценировал всю сцену, причем – точнейшее: я роняю перчатку на фразе такой-то, беру спичку на фразе такой-то. Режиссера-деспота тут не было. Юрий Александрович не играл за меня, он – шел от меня. Я все делал сам, немедленно реализуя его предложения. Вот, когда я начал купаться, мне все стало вкусно, удобно, появилась ночная атмосфера этого убогонького номера, где мается тапер… Все спорилось. Опять Юрий Александрович, подсмотрев что-то во мне, быстро реализовал это на сцене моими данными. Чудная мизансцена у рояля. В рассказе никакого рояля нет, это его счастливое режиссерское изобретение. Я играл «Грезы любви» Листа. Там был кусок, когда музыка говорила о несостоявшемся гении. Гремят звуки открытого рояля, Рублев весь в вдохновении и вы чувствуете, что он гениален, но несколько секунд длится этот транс и – все пропало… Жизнь не состоялась. Отчаяние, опять истерика. Да, минут двадцать длился этот музыкальный вопль, в котором слышны порывы души художника и отчаяние перед действительностью.
       «Тапер» шел не долго, играл я его, могу сказать, с восторгом. С восторгом играл от себя: я как бы исповедался зрительному залу и никаких забот о внешнем не было, и грима не было. Я чуть-чуть подводил глаза, бледнил лицо.
       Позднее по разным поводам раза три мне приходилось возобновлять Тапера. Тут помогала режиссерская партитура точная, как ноты. Любопытно, что эта точность рисунка принадлежала сцене, где главное – жизнь человеческого духа. И редкий случай – очень помогла мне рецензия Бояджиева. Об этом случае с критиком просто необходимо рассказать.
       Однажды, отыграв Тапера, поднявшись к себе в гримерную после поклонов, я увидел сидящего в ней Бояджиева. Он сказал мне всякие добрые слова и добавил, что хочет откликнуться на Тапера рецензией. На том мы и расстались. Прошло несколько месяцев, но рецензия так и не появилась. И вот однажды звонит ко мне Бояджиев и объясняет, что не был все это время в Москве, что намерение осталось в силе и спрашивает, когда он сможет еще раз посмотреть «Тапера». А наш сборный спектакль тем временем сошел с репертуара. Я объяснил это Григорию Нерсесовичу, после чего он, помолчав, поинтересовался:
       - А не могли бы Вы сыграть для одного меня?
       На что я восторженно ответил:
       - Да!
       Это неожиданное предложение Бояджиева не было наивным: Григорий Нерсесович помнил, что тут не требуется технических усилий: на сцене кровать, рояль, ширма, стол, и при желании это можно выгородить где угодно. Я сговорился с дирекцией и со своими партнерами: Гордеевым и концертмейстером театра Момулян, для меня сделали маленькую выгородку на маленькой сцене нашего репетиционного зала, зашторили окна, дали сценический свет и мы сыграли «Тапера» для одного Бояджиева. Затем в газете «Советское искусство» появилась пространная статья Бояджиева «Неизвестный герой», потом отобранная им в его книгу «Поэзия театра».
       Что двигало мной в этой истории? Только ли воспаленное желание актера получить лишнюю хорошую рецензию? Думаю, что дело было сложнее: я всей душой чувствовал желание Бояджиева написать и всей душой открывался ему навстречу. Когда через десять лет театр вдруг возобновил Тапера, я восстанавливал душевные движения роли по рецензии критика, так поэтично и чутко была она написана.
       Может ли этот случай с критиком служить эталоном взаимоотношений актера и критика? Не думаю, слишком уж он идеален.


P.S. Печатного варианта книги у меня, к сожалению, пока нет. Это - расшифровка аудиозаписи. Будет книга - подправлю расхождения в тексте, если таковые имеются :)

Комментариев нет:

Отправить комментарий