28.07.11 18:27
В театральном мире России сформировалась фронда – пока состоящая всего из трех человек – отважившаяся открыто заявить: «Отечество в опасности!». Речь о спектакле «Сон Гафта, пересказанный Виктюком», закрывшем театральный сезон «Современника».
Пьесу в стихах написал Валентин Гафт, а Александр Филиппенко и Роман Виктюк составили группу идеологической поддержки. Причем, «кремлевский бандеровец» взялся поставить спектакль, а Филиппенко – составить Гафту компанию на сцене. Этих людей объединило отчетливое беспокойство по поводу призрака кровавого тоталитаризма, в который погружается Россия. Вместе с ней может захлебнуться и Украина, ждать больше нельзя, – говорят они, – смотрите, что с нами может случиться уже завтра!
Судя по содержанию спектакля, ничего из ряда вон не произойдет – в худшем случае нас ждет возврат к чему-то вроде классического сталинизма, который мы уже проходили. То есть, все достаточно «перестроечно-театрально», а значит, маловероятно с точки зрения молодых – тех, кому в первую очередь адресован сигнал «опомнись!». В очередной раз усы, гулаги, герои и символика вчерашних дней, тирания и угодничество, сила и слава. Даже если воспринимать это всерьез – как можно готовиться к следующей войне, изучая всего лишь опыт предыдущей? Устами тех, кто сделал неплохую карьеру в СССР, а значит, вобрал в себя от него? Вполне вероятно, впереди действительно такое, что нам и не снилось, но говорить об этом нужно современным языком и другими образами. И, боюсь, не в театре. Но для Москвы «Сны» стали незаурядным явлением, которому тут же поторопились присвоить чины не ниже «сплошной фантасмагории» и не выше «самой забавной премьеры сезона». Устами одного из героев спектакля: «Молчит страна, как в доме мебель». А молчание в масштабах страны, как известно, оч-ч-чень нехороший знак.
– И ваша страна, и та страна, мечтают о сильном вожде и ждут, когда это говно придет. А оно придет, – уверен Виктюк. – Мы докличемся, догогукаемся и оно, Зло, войдет опять. Нам не хватает тюрем, не хватает смертей, не хватает проклятий. Мы еще не отмолили ту беду, которая была. Никто ни у кого не попросил прощения за гибель стольких миллионов людей. И у вас выбирают нехороших, и у нас хотят Сталина. И это все равно – ка-та-стро-фа. И этот спектакль, это вопль о том, что он все равно убежден – Йоська – что он всегда в Кремле, и что его ждут. А его ждут. Вы это знаете лучше, чем я.
– Вам не кажется, что вы немного опоздали с этим спектаклем?
– Наоборот, б…дь, голосовала страна – на первое место (летом 2008 года во всеросийском интернет-голосовании рейтинга «Имя России» Сталин обошел Достоевского, Есенина, Сахарова и Гагарина). Куда опоздали?
– Поздно уже что-то менять…
– Я при перестройке кричал десять лет назад. К еб…й матери все пошло. Кому это надо? А вы хотите его опять, ну ты посмотри! Его не выбрасывают из этого мавзолея, а он задает вопросы! Куда опоздали? Если б мы играли сатиру, гротеск, я еще понимаю.
– Так «молчит страна, как в доме мебель…»
– Вот, молчат! Мы и говорим об этом.
– И что, заговорят после спектакля?
– Во-первых, искусство никого не меняет и никого не переубеждает, это раз. Но если кто-то вспомнит из молодых, которые этого еще не знают, и задумаются, и придут домой, и скажут: «Как же это так?» – будет дело.
– Что сейчас происходит в России?
– Понятия не имею! Я даже не задумываюсь над этим.
– России грозит новая тирания?
– Черт его знает! Понимаешь, если об этом думать, то надо моментально собирать вещи и уезжать. Только, правда, не знаю – куда?
– Вам часто приходится сталкиваться с жизненными ситуациями, когда нужно сделать моральный выбор?
– Каждый день! Когда советская власть была в фаворе, у них были свои праздники. А если ты – главный режиссер, ты должен был отмечать спектаклем каждый их знаменательный праздник. И обойти было почти невозможно. Когда было 50 лет образования СССР, во МХАТе Олег Ефремов захотел, чтобы я поставил к этой дате спектакль. Я, не задумываясь, сказал, что поставлю пьесу Ивана Франко «Украденное счастье». Он решил, что это тот самый испанец-фашист – Франко. Я ему объяснил – нет, это еще Бучма великий играл. И вот, в день премьеры, на афише МХАТа было написано: «К 50-летию образования СССР – «Украденное счастье». А вечером на премьеру спектакля должно было приехать политбюро во главе с Брежневым. Пришлось заклеивать название «СССР». Но из своих более чем 180 спектаклей я не поставил ни одного, который обслуживал бы Систему, хотя я ставил во всех главных театрах Москвы и Ленинграда.
– Так было в СССР. А что в современной России?
– Ничего, кроме одной проблемы. Теперь балом правит бизнес, а это, может быть, еще страшнее. Потому что он более циничен и ироничен. Музыку заказывают они.
– Говорят, у вас были очень сложные отношения с советской властью, а в КГБ знали, что вы держите дома запрещенные книги и даете их читать другим? Вас действительно вызывали в КГБ?
– Не-е-ет. Это вранье. Ни в какой КГБ меня не вызывали, я все привозил, все читал, артисты читали, я дружил с самыми главными диссидентами.
– Вообще, диссиденты сыграли позитивную роль, или просто позволили себя использовать тем, кто решил воспользоваться ослаблением могущества «кремлевских старцев» и захватить власть, чтобы устроить передел собственности?
– Для меня диссиденты – это люди, которые стали примером для всех, чтобы остальные понимали – даже в такое страшное время можно оставаться человеком с совестью во главе мировоззрения. Тогда человек живет по другим совершенно законам. Диссиденты – люди высокой духовной силы, никакого отношения ни к какому переделу не имели совершенно.
– Вы первым в СССР не побоялись утверждать бисексуальную эстетику, которая была совершенно непохожа на то, чему учили советских актеров…
– … американцы написали, что я сделал такую же революцию, как Ленин в 1917 году…
– … а теперь эта эстетика у нас вошла в норму…
– … это не имеет никакого значения…
– … но вы довольны тем, что вам удалось изменить сознание такого количества людей?
– Когда я приду к ответу ТАМ, тогда уже Всевышний мне скажет… Нет, я думаю, что это имело смысл. Помню, когда в Москве, в колонном зале была трансляция на весь мир, и на Америку в первую очередь, по сексуальным вопросам в России, одна дама из Новосибирска, такая сексуально-перезрелая, грудастая, на весь мир вопила: «У нас вообще нет секса! Что это за слово? Это выдумал капитализм! Мы и секс – это две разные планеты!» Когда я был на гастролях в Новосибирске, я по телевизору четыре раза просил эту женщину прийти к нам на спектакль. Она не пришла. Она и сейчас живет в Новосибирске.
– Теперь вы знаете, что это за женщина?
– А черт ее знает! Коммунистка.
– О бисексуальности Меркюри и Нуриева даже в 90-х на Западе писали с оттенком гадливости, намекая, что они умерли «грязной» смертью, заразившись «стыдной» болезнью извращенной богемы.
– Ну, не все так писали. И потом, идиоты не понимали, но прошло время, и оказалось, что Фредди – нечто вроде символа мужского начала в мировом назначении, на своем законном месте. И сейчас никто не спрашивает и не интересуется, какова была его жизнь. А он был мужчина номер один. Потом был Рудольф Нуриев. Когда-то я ему пообещал, что поставлю спектакль о нем. Через десять лет после его смерти я выполнил свое обещание, и мы поставили пьесу о Нуриеве.
– Не пора ли открыто заявить, что в мире искусства, по большому счету, давно нет ни мужчин, ни женщин, а искусство – бисексуально?
– Это уже сказали Китай, Япония, Англия. И никогда не было по-другому. Когда я ставил «Служанок», оказалось, что Жан Жане говорил – есть такие залы в душе женщин, куда они никогда не допускают мужчин. Но только мужчина, нырнув в эту пропасть и вынырнув, может рассказать всю правду об этом. И это действительно так.
– Но вы можете сделать это сейчас, и сказать: я – бисексуал, или я – гомосексуалист?
– Нет! Я – М и Ж!
– Водоворот культурной жизни в Москве ошеломил человека, приехавшего из маленького, старинного города?
– А я никогда, во-первых, и не ощущал себя жителем маленького города, потому что знал, что Львов – перекресток, «перехрестя» пяти великих культур. И та архитектура, которая, как музыка, впитывала человека, она не давала ощущения – категорически – провинции! Нет! Кстати, когда я только ступил на землю Москвы – на Киевском вокзале – оказалось, что весь мой багаж пропал. У меня были только какие-то деньги, зашитые с той стороны трусиков. Весь дом зашивал, чтобы жулики у меня не украли. Вечером, в «шотландской» рубашке, в тапочках, я стоял на вокзале, и у меня не было даже двух копеек, чтобы позвонить из телефона-автомата в ГИТИС. Но добрые люди помогли, я рассказал замдиректора, что стою почти голый, багажа нет, аттестата нет, ничего нет, и не знаю, как быть. Он ответил: «Приезжайте, я буду вас ждать». И я приехал. В троллейбусе номер два я ехал мимо Кремля, и меня потрясла его тайна. Потому что ели, вечер, заход солнца, красный свет – в этом было что-то магическое! А потом троллейбус свернул на улицу Горького, и я увидел дом. Самый первый на улице Горького. И сказал себе: «Отвернись и закрой глаза! Это дом твоей мечты». А теперь я живу в этом доме. И вот сейчас ты звонишь, а я говорю из этого дома, и вижу с одного балкона Кремль, а с другого – Думу. В этой квартире когда-то жил сын Сталина, Василий – это еще одна великая и смешная история. «Бандеровец» в квартире сына Сталина. И этот «бандеровец» может видеть то окно, в котором когда-то сидел и работал Сталин по ночам.
– Судьба Василия сложилась трагически. Кроме того, неподалеку – Мавзолей и захоронения в кремлевской стене. Микроклимат в квартире и окрестностях устраивает?
– Во-первых, я должен сказать, что Кремль стоит на самом энергетически чистом месте, ведь в старину христиане знали, какое место выбирать для строительства. А мой дом был построен для генералитета Советского Союза. Он напрямую примыкает к Кремлю. Я – кремлевский бандеровец.
Пьесу в стихах написал Валентин Гафт, а Александр Филиппенко и Роман Виктюк составили группу идеологической поддержки. Причем, «кремлевский бандеровец» взялся поставить спектакль, а Филиппенко – составить Гафту компанию на сцене. Этих людей объединило отчетливое беспокойство по поводу призрака кровавого тоталитаризма, в который погружается Россия. Вместе с ней может захлебнуться и Украина, ждать больше нельзя, – говорят они, – смотрите, что с нами может случиться уже завтра!
Судя по содержанию спектакля, ничего из ряда вон не произойдет – в худшем случае нас ждет возврат к чему-то вроде классического сталинизма, который мы уже проходили. То есть, все достаточно «перестроечно-театрально», а значит, маловероятно с точки зрения молодых – тех, кому в первую очередь адресован сигнал «опомнись!». В очередной раз усы, гулаги, герои и символика вчерашних дней, тирания и угодничество, сила и слава. Даже если воспринимать это всерьез – как можно готовиться к следующей войне, изучая всего лишь опыт предыдущей? Устами тех, кто сделал неплохую карьеру в СССР, а значит, вобрал в себя от него? Вполне вероятно, впереди действительно такое, что нам и не снилось, но говорить об этом нужно современным языком и другими образами. И, боюсь, не в театре. Но для Москвы «Сны» стали незаурядным явлением, которому тут же поторопились присвоить чины не ниже «сплошной фантасмагории» и не выше «самой забавной премьеры сезона». Устами одного из героев спектакля: «Молчит страна, как в доме мебель». А молчание в масштабах страны, как известно, оч-ч-чень нехороший знак.
– И ваша страна, и та страна, мечтают о сильном вожде и ждут, когда это говно придет. А оно придет, – уверен Виктюк. – Мы докличемся, догогукаемся и оно, Зло, войдет опять. Нам не хватает тюрем, не хватает смертей, не хватает проклятий. Мы еще не отмолили ту беду, которая была. Никто ни у кого не попросил прощения за гибель стольких миллионов людей. И у вас выбирают нехороших, и у нас хотят Сталина. И это все равно – ка-та-стро-фа. И этот спектакль, это вопль о том, что он все равно убежден – Йоська – что он всегда в Кремле, и что его ждут. А его ждут. Вы это знаете лучше, чем я.
– Вам не кажется, что вы немного опоздали с этим спектаклем?
– Наоборот, б…дь, голосовала страна – на первое место (летом 2008 года во всеросийском интернет-голосовании рейтинга «Имя России» Сталин обошел Достоевского, Есенина, Сахарова и Гагарина). Куда опоздали?
– Поздно уже что-то менять…
– Я при перестройке кричал десять лет назад. К еб…й матери все пошло. Кому это надо? А вы хотите его опять, ну ты посмотри! Его не выбрасывают из этого мавзолея, а он задает вопросы! Куда опоздали? Если б мы играли сатиру, гротеск, я еще понимаю.
– Так «молчит страна, как в доме мебель…»
– Вот, молчат! Мы и говорим об этом.
– И что, заговорят после спектакля?
– Во-первых, искусство никого не меняет и никого не переубеждает, это раз. Но если кто-то вспомнит из молодых, которые этого еще не знают, и задумаются, и придут домой, и скажут: «Как же это так?» – будет дело.
– Что сейчас происходит в России?
– Понятия не имею! Я даже не задумываюсь над этим.
– России грозит новая тирания?
– Черт его знает! Понимаешь, если об этом думать, то надо моментально собирать вещи и уезжать. Только, правда, не знаю – куда?
– Вам часто приходится сталкиваться с жизненными ситуациями, когда нужно сделать моральный выбор?
– Каждый день! Когда советская власть была в фаворе, у них были свои праздники. А если ты – главный режиссер, ты должен был отмечать спектаклем каждый их знаменательный праздник. И обойти было почти невозможно. Когда было 50 лет образования СССР, во МХАТе Олег Ефремов захотел, чтобы я поставил к этой дате спектакль. Я, не задумываясь, сказал, что поставлю пьесу Ивана Франко «Украденное счастье». Он решил, что это тот самый испанец-фашист – Франко. Я ему объяснил – нет, это еще Бучма великий играл. И вот, в день премьеры, на афише МХАТа было написано: «К 50-летию образования СССР – «Украденное счастье». А вечером на премьеру спектакля должно было приехать политбюро во главе с Брежневым. Пришлось заклеивать название «СССР». Но из своих более чем 180 спектаклей я не поставил ни одного, который обслуживал бы Систему, хотя я ставил во всех главных театрах Москвы и Ленинграда.
– Так было в СССР. А что в современной России?
– Ничего, кроме одной проблемы. Теперь балом правит бизнес, а это, может быть, еще страшнее. Потому что он более циничен и ироничен. Музыку заказывают они.
– Говорят, у вас были очень сложные отношения с советской властью, а в КГБ знали, что вы держите дома запрещенные книги и даете их читать другим? Вас действительно вызывали в КГБ?
– Не-е-ет. Это вранье. Ни в какой КГБ меня не вызывали, я все привозил, все читал, артисты читали, я дружил с самыми главными диссидентами.
– Вообще, диссиденты сыграли позитивную роль, или просто позволили себя использовать тем, кто решил воспользоваться ослаблением могущества «кремлевских старцев» и захватить власть, чтобы устроить передел собственности?
– Для меня диссиденты – это люди, которые стали примером для всех, чтобы остальные понимали – даже в такое страшное время можно оставаться человеком с совестью во главе мировоззрения. Тогда человек живет по другим совершенно законам. Диссиденты – люди высокой духовной силы, никакого отношения ни к какому переделу не имели совершенно.
– Вы первым в СССР не побоялись утверждать бисексуальную эстетику, которая была совершенно непохожа на то, чему учили советских актеров…
– … американцы написали, что я сделал такую же революцию, как Ленин в 1917 году…
– … а теперь эта эстетика у нас вошла в норму…
– … это не имеет никакого значения…
– … но вы довольны тем, что вам удалось изменить сознание такого количества людей?
– Когда я приду к ответу ТАМ, тогда уже Всевышний мне скажет… Нет, я думаю, что это имело смысл. Помню, когда в Москве, в колонном зале была трансляция на весь мир, и на Америку в первую очередь, по сексуальным вопросам в России, одна дама из Новосибирска, такая сексуально-перезрелая, грудастая, на весь мир вопила: «У нас вообще нет секса! Что это за слово? Это выдумал капитализм! Мы и секс – это две разные планеты!» Когда я был на гастролях в Новосибирске, я по телевизору четыре раза просил эту женщину прийти к нам на спектакль. Она не пришла. Она и сейчас живет в Новосибирске.
– Теперь вы знаете, что это за женщина?
– А черт ее знает! Коммунистка.
– О бисексуальности Меркюри и Нуриева даже в 90-х на Западе писали с оттенком гадливости, намекая, что они умерли «грязной» смертью, заразившись «стыдной» болезнью извращенной богемы.
– Ну, не все так писали. И потом, идиоты не понимали, но прошло время, и оказалось, что Фредди – нечто вроде символа мужского начала в мировом назначении, на своем законном месте. И сейчас никто не спрашивает и не интересуется, какова была его жизнь. А он был мужчина номер один. Потом был Рудольф Нуриев. Когда-то я ему пообещал, что поставлю спектакль о нем. Через десять лет после его смерти я выполнил свое обещание, и мы поставили пьесу о Нуриеве.
– Не пора ли открыто заявить, что в мире искусства, по большому счету, давно нет ни мужчин, ни женщин, а искусство – бисексуально?
– Это уже сказали Китай, Япония, Англия. И никогда не было по-другому. Когда я ставил «Служанок», оказалось, что Жан Жане говорил – есть такие залы в душе женщин, куда они никогда не допускают мужчин. Но только мужчина, нырнув в эту пропасть и вынырнув, может рассказать всю правду об этом. И это действительно так.
– Но вы можете сделать это сейчас, и сказать: я – бисексуал, или я – гомосексуалист?
– Нет! Я – М и Ж!
– Водоворот культурной жизни в Москве ошеломил человека, приехавшего из маленького, старинного города?
– А я никогда, во-первых, и не ощущал себя жителем маленького города, потому что знал, что Львов – перекресток, «перехрестя» пяти великих культур. И та архитектура, которая, как музыка, впитывала человека, она не давала ощущения – категорически – провинции! Нет! Кстати, когда я только ступил на землю Москвы – на Киевском вокзале – оказалось, что весь мой багаж пропал. У меня были только какие-то деньги, зашитые с той стороны трусиков. Весь дом зашивал, чтобы жулики у меня не украли. Вечером, в «шотландской» рубашке, в тапочках, я стоял на вокзале, и у меня не было даже двух копеек, чтобы позвонить из телефона-автомата в ГИТИС. Но добрые люди помогли, я рассказал замдиректора, что стою почти голый, багажа нет, аттестата нет, ничего нет, и не знаю, как быть. Он ответил: «Приезжайте, я буду вас ждать». И я приехал. В троллейбусе номер два я ехал мимо Кремля, и меня потрясла его тайна. Потому что ели, вечер, заход солнца, красный свет – в этом было что-то магическое! А потом троллейбус свернул на улицу Горького, и я увидел дом. Самый первый на улице Горького. И сказал себе: «Отвернись и закрой глаза! Это дом твоей мечты». А теперь я живу в этом доме. И вот сейчас ты звонишь, а я говорю из этого дома, и вижу с одного балкона Кремль, а с другого – Думу. В этой квартире когда-то жил сын Сталина, Василий – это еще одна великая и смешная история. «Бандеровец» в квартире сына Сталина. И этот «бандеровец» может видеть то окно, в котором когда-то сидел и работал Сталин по ночам.
– Судьба Василия сложилась трагически. Кроме того, неподалеку – Мавзолей и захоронения в кремлевской стене. Микроклимат в квартире и окрестностях устраивает?
– Во-первых, я должен сказать, что Кремль стоит на самом энергетически чистом месте, ведь в старину христиане знали, какое место выбирать для строительства. А мой дом был построен для генералитета Советского Союза. Он напрямую примыкает к Кремлю. Я – кремлевский бандеровец.
Комментариев нет:
Отправить комментарий